Сергей Салтыков сам впустил посетительницу. Увидев посторонних, она засмущалась и на вопросы отвечала сперва кратко, однако оба гостя деликатно отвернулись и занялись подсчетами в записной книжице, одной на двоих.
— Ну, что она, как она? — взволнованно спрашивал Салтыков. Основания для беспокойства у него было основательнее, чем у самого великого князя Петра Федоровича, потому что к интересному положению княгини он был в некотором роде более причастен.
— Тоскуют, плакали вечером… — тут посланница, увидев, как переменилось лицо Салтыкова, добавила невпопад: — Кланяться велели!
— Что еще?
— Потом книжку читали, о божественном толковали. О перстах небесных.
— О каких таких перстах? — предчувствуя повод для веселья, вмешался Нарышкин.
— Убогому у храма они милостыню подали, он о перстах сказывал — пятна-де по небу плывут, а то — Господь оттуда перстами упирается и дыры продавливает. И через те персты и дыры он нам время посылает…
— Экий бред! — воскликнул камергер. Посланница отстранилась. Живость выражения показалась ей возмутительной.
— Они иначе рассудили.
— Время — через персты? Или через дыры? — Салтыков был в большом недоумении. Он искренне не понимал, что великая княгиня нашла разумного в такой дури. Опять же — она от скуки читает книги философические, которых никто другой в здравом уме и листать бы не стал…
— А здоровье княгинино каково? Не растрясло ли ее? — догадался спросить Нарышкин. Посланница, обрадовавшись простоте вопроса, стала рассказывать все, что знала. Писать же записки и той и другой стороне было опасно — ну как перехватят? Из-за глупой записочки и в ссылку отправить могут…
И никто не обратил внимания на двух гостей, что подозрительно притихли над своей книжицей.
Потом, когда посланница, обремененная новыми поклонами, пожеланиями и ласковыми словами, убежала, игра разладилась. А вскоре Нарышкин принялся откровенно, как кот, зевать.
Два гостя вышли словно бы по нужде — да и пропали.
— Куда Костомаров подевался? — вспомнил, позволяя лакею разуть себя, Салтыков.
— Сыщется! — беззаботно отвечал пьяноватый Нарышкин. — Завтра же всенепременно!
Однако тут он был неправ — оба новоявленных приятеля пропали и из палатки, и из салтыковской жизни навеки.
Они вышли на свежий воздух и, озираясь, отошли подалее от бивака, окружившего на эту ночь почтовую станцию.
— Что я тебе говорил? — напустился высокий на своего неразговорчивого товарища. — Кто был прав?
— Ну, ты. А где же она храм нашла? Мы ведь ехали той же дорогой — не было никакой церкви.
— Была, я видел. Помнишь, когда обоз остановился? Потом еще говорили, что это крестный ход пропускали? А потом мы ее проехали, она чуть выше стояла, на горке.