— Посмотри лучше на часы, видишь, сколько уже? — прерывает его Олег. — Или ты останешься у меня ночевать?
— Нет, поеду домой, дед будет беспокоиться. А тебе не мешало бы знать, что от любви к женщине родилось все прекрасное на земле. И сказал это Горький. А Стендаль заметил, что хоть и много страшных злодейств на свете, но самое страшное — задушить любовь.
— Твою?
— Нет, твою. И не притворяйся, пожалуйста, таким уж равнодушным. Я давно уже заметил, что тебе нравится Таня Грунина. Чего краснеешь-то?
— Но ведь никаких надежд, — невольно вырывается у Олега. — Я не записывал никаких афоризмов о любви, но в каком-то из произведений Белинского вычитал, что меркою достоинства женщины может быть мужчина, которого она любит. Разве я для нее такой мужчина?
— А какой же ты? Для меня, если хочешь знать, ты всегда был образцом настоящего мужчины, и я горжусь дружбой с тобой. Да и не только я, у нас все ребята тобой гордятся!
— Спасибо, Толя! — порывисто протягивает руку другу Олег. — Но ведь у нее может быть иная мера в оценке достоинств…
— Ну, просто противно слушать! — возмущается Анатолий. — Вот уж кого любовь лишила разума, так это тебя!
— Хватит, однако, об этом, — устало произносит Олег. — И если ты не хочешь оставаться у меня, то поторопись на метро.
На следующий день, встретившись с Андреем Десницыным, Рудаков внимательно присматривается к нему. У него действительно синяк под левым глазом, и выглядит он очень смущенным. Ямщиков кое-как замаскировал царапины на своем лице и бодрится больше обыкновенного. Так и сыплет остротами. Но ребят из бригады Рудакова не проведешь, они сразу сообразили, что было какое-то ЧП, однако не подают вида, что догадываются об этом.
Зато Грачев невозмутим, как всегда. Деловито склонился над своим верстаком с разметочной и доводочной плитками, тисками и смотровым фонарем. Позади фонаря на специальной площадке аккуратно разложен его рабочий инструмент.
«Хороший ведь слесарь. Работает добросовестно и вроде даже с охотой, — думает о нем Рудаков. — Чего еще нужно этому человеку?..» Для Олега это просто непостижимо.
А в цеху все идет своим порядком, хотя Рудакову кажется, будто инструментальщики сегодня сдержаннее обычного. Не говорят так громко, как всегда, и, кроме Ямщикова, никто не балагурит. Даже Гурген не ругается по-армянски, когда роняет что-нибудь на пол или не находит нужного ему инструмента. А может быть, Олегу кажется только, что сегодня все полно какого-то особого значения?..
За несколько минут до обеденного перерыва в помещении мастера цеха (Рудаков все еще замещает его) раздается звонок.