. Высвобождение сексуальности, порнография, феминизм, гомосексуальность, мода на фрейдизм и на психоанализ являются для Дугина частью процесса насильственного насаждения западных ценностей в мире. Эта «
эра гинекократии»
[466] предвещает кастрацию мужчин и одновременно с этим исчезновение традиционного общества. В этой ситуации он призывает к пересмотру эротизма в его патриархальном, фаллоцентрическом выражении и к «
патриотическому» осознанию полового акта, так как «подлинный национализм насквозь эротичен. Родина — большая жена всех мужчин племени. Отечество — абсолютный муж всех женщин»
[467].
Как и самые первые фашистские движения, Дугин восхищается романтическим интересом к смерти и к битве, разделяет презрение к современному обществу, которое считает «обуржуазившимся» и упадочным, и надеется воспитать новые, более чистые поколения:
«Евразийский идеал — сильный, пассионарный, страстный, здоровый и красивый человек, готовый к ответственной деятельности, подвигам и свершениям, испытаниям и победам, к большой любви и семейному счастью, к продолжению рода, к насыщенной и одновременно благочестивой жизни…. Наш идеал — это праздник физического и духовного здоровья, силы и доблести, веры, достоинства и чести»[468].
Оба журнала — «Элементы» и «Милый Ангел» так же, как и интернет–ресурсы, связанные с Дугиным, полны военной символики и ссылок на журналы и сайты, занимающиеся торговлей военной атрибутикой, и иллюстрированы изображениями мускулистых вооруженных людей в защитной форме. Четвертая страница обложки его последней книги, «Философии войны», является очень ярким примером этого и воспевает бойцовский дух:
«Ценность народов, культур и обществ доказывается в войне и через войну…. Война заставляет человека заново и ценой огромного личного усилия утвердить свою принадлежность к общине. Война всегда дело коллективное, направленное на сохранение народа и государства, на увеличение их мощи, пространства, их жизненных регионов. В этом социальный и национальный смысл войны»[469].
Дугин занимает двусмысленную позицию в вопросе религии, как, впрочем, и некоторые движения немецких национал–социалистов или итальянских фашистов. Его привлекают неоязыческие концепции, воспевающие человеческое тело и гармонию с природой, но он остается приверженцем православия как основного института, на котором зиждется особый характер русского народа. Таким образом, в данном вопросе Дугин совмещает, с одной стороны, взгляды революционные, предусматривающие отказ от христианства, а с другой стороны — глубоко консервативные, основанные на вере в религиозные институты и на уважении к иерархии. Это противопоставление, вызвавшее раскол в рядах немецких национал–социалистов, а затем и в рядах «новых правых», может показаться менее важным для России, так как православие, в отличие от католицизма или протестантизма, гораздо чаще рассматривается не как универсальная вера, но как особая национальная конфессия. Именно так ее видит Дугин, который регулярно участвует в различных националистических действиях внутри официальной Православной церкви