Стоящие в дверях дружинники заколебались.
— Да, да, это со мной! Проходи, Витя! Ничего, ребята, я понимаю, — важно добавил „главный критик", проталкивая своего „секретаря".
Недобежкин положил руку на кнут… „Разнесу все к чертовой матери!" — зло сказал он про себя.
Дружинники, как только Недобежкин дотронулся до кнута, почувствовали тепловой удар опасности и аж закачались, в глазах у них зарябило, щеки и уши вспыхнули. От долговязого исходила опасность.
Эта же сила протолкнула Шелковникова за грань, отделяющую избранных от неизбранных. „Критик" и его „секретарь" прошествовали за кулисы.
„А прикидывался хлюпиком, билетики стрелял! — укоризненно подумал бывший бомж, на ближайшие два дня обеспечивший себе существование. — Силища! Как взглянул, так их и разметало. Поняли, с нами шутки плохи!" — примазался он к Недобежкину, приписывая себе часть психологической победы над дружинниками.
— Ты чего?! — спросил через несколько секунд один из дружинников другого.
— А ты чего? — огрызнулся тот.
— Да так! Не нравятся мне эти двое, особенно долговязый. Пойти, что ли, спросить, какой он критик?
Менее решительный вспомнил взгляд „критика", и его снова качнуло.
— Ну, попался бы он мне, жаль, что я отойти не могу!
Я бы ему показал, козлу! — не унимался решительный, сверкая глазами вслед аспиранту.
Недобежкин, который, казалось, будучи на таком большом расстоянии, никак не мог слышать этих угроз, вдруг повернулся и пошел назад, к ругавшемуся дружиннику. Шелков-ников назойливой мухой полетел следом, выглядывая у Недобежкина то из-за правого плеча, то из-за левого.
Менее решительный понял, что сейчас произойдет что-то страшное. Он побледнел, встретившись глазами с Недобежкиным, хотя тот смотрел не на него, а на его товарища. На лице того вдруг выступили капли пота, и оно стало серым, как алюминиевая дверь, возле которой он стоял. Пот струйками побежал со лба по щекам, крупная капля повисла на носу, упала, вторая капля заняла ее место и, сорвавшись, уступила место третьей.
Недобежкин, держась одной рукой за кнут, остановился перед своей жертвой, наблюдая ее агонию.
— Ты что сказал? — спросил он дружинника.
Тот попытался разомкнуть челюсти.
— А-шш-мм-а!
Недобежкин, вспомнив что-то из детства, взял его за пуговицу и дернул.
— Руку дай!
Тот, покачиваясь, подал одеревеневшую руку. Недобежкин вложил в нее оторванную пуговицу и своей левой рукой сжал чужие пальцы в кулак, после чего отпустил кнут, который все это время держал правой рукой. Дружинника словно перестали душить, и он судорожно стал глотать воздух, еще не веря в свое спасение.