На лицах своих коллег она заметила сочувствие и жалость. Надя сделала глубокий вдох и подавила желание закричать. Она была так уверена, что письма и петиции произведут впечатление. Она всегда так верила в силу печати и на этот раз ошиблась.
Комок слез застрял в горле, и она произнесла:
— Я… Это, конечно, главная новость. Если никто не возражает.
Никто не возражал.
— Что мы можем дать для иллюстрации?
Поколебавшись, фотокор Нора достала из папки только что переданную фотографию.
— Вот эта годится?
Фото было сделано всего несколько часов назад в тот момент, когда Алена выводили из зала суда. Его большие руки — такие уверенные, нежные и ласковые — были закованы в наручники и пристегнуты к цепи на талии.
— Нет, — жестко отвергла она. — Только не это. Это не тот человек, которого мы знали и которого так любили.
Надя перебрала фотографии из газетного архива. Их оказалось немного.
— Дадим фото, где он танцует с Эддой в день ее семидесятилетия.
Фотокор снял его смеющимся над чем-то, сказанном Эддой, с глазами, полными любви к его самой беспокойной пациентке.
— Согласна, — живо откликнулась Анна.
— И я, — подтвердил Реджи. — Никто в городе не считает дока преступником.
— Смешно думать о нем иначе, только — наш любимый доктор, — подчеркнула Бетти.
Все начали вспоминать, каким замечательным врачом был Ален. Надя извинилась и сбежала в свой кабинет, где, сидя в большом кресле под строгим взглядом отца и обнимая горшок с фиалками, подаренный Аленом, безутешно разрыдалась.
Наступило лето, и Георг, как уже привык думать о себе Ален, по ночам изнемогал от жары в своей запертой комнате. Он был отправлен в тюрьму с самым мягким режимом, где заключенные жили в двухместных комнатах, а не в клетках, и где строгие правила их почти не подавляли.
И все же его дверь с девяти вечера и до шести утра запиралась снаружи. Тюрьма была огорожена двенадцатифутовой изгородью из металлической сетки с колючей проволокой наверху, а охранники вооружены.
Отец ожидал его на скамейке во дворе. Это было не первое его посещение, и все же Георг держался напряженно в его присутствии.
Джентльмен до кончиков ногтей, старший Лейтон встал при появлении сына. Они обменялись рукопожатием.
— Ты выглядишь неплохо, — через минуту проговорил отец.
— Ты тоже.
Отец горько заметил:
— Мы оба лживые сукины дети. Ты выглядишь хуже, чем в прошлом месяце, когда ты выглядел достаточно плохо. Что же касается меня, мы оба знаем, что я раздражительный старый скряга, которому много лет назад следовало удалиться на покой.
— И почему вы этого не сделали, сэр?