Они также писали так, как писали всегда — и они должны были так писать. В Третьем Рейхе вполне существовало многообразие прессы. Кто читал «Франкфуртер Цайтунг», тот получал описание событий совершенно в другом тоне и стиле, чем тот, кто читал «Фёлькише Беобахтер». А «Фёлькише Беобахтер» естественно ещё отличался от также продолжавших существовать национал-социалистических боевых листков, как например «Шварцен Корпс (Черный Корпус)», органа СС, или «Штюрмер (Бунтарь)», органа антисемитского среднефранконского гауляйтера Штрайхера. Читатель газет в целом имел выбор, чтобы видеть представление вещей таковым, каким он это желал, и обслуживаться далее в соответствии со своим настроем.
Геббельс ограничивался только относительно скромным вмешательством. Каждый день в министерстве пропаганды под руководством советника министерства, редко — самого Геббельса, проводилась встреча, на которую газеты посылали редактора — обычно не главного редактора, и на котором излагалась так называемая «языковая норма». Эта «языковая норма» не означала, что газетам предписывалась каждая мелочь; как уже сказано, им следовало, они даже должны были сохранять свой стиль. Но это «нормирование» означало, что определенные новости следовало подавлять или представлять их очень несущественными, и что другие определённые новости следует выставлять как значительные. В определённых случаях, не часто, в критических ситуациях, редакторам также указывалось, какой линии следует придерживаться в своих передовых статьях.
Так что о тотальной унификации прессы не могло быть и речи. Пресса оставалась разнообразной. Но границы, которые не следовало переходить, соблюдались, и таким образом было достигнуто то, что и не национал-социалистической публике то, что было одобрено Геббельсом и Гитлером, подавалось в таком виде, в котором она могла это проглотить. Можно назвать это почти гениальной формой манипуляции общественным мнением и, сверх того, общественным настроением, без того, чтобы навязывать людям идеи, для которых они с точки зрения руководства рейха ещё не созрели.
К этому добавилось то, что пропаганду в годы между 1934 и 1938 тем более стало легче вести, поскольку Гитлеру в эти годы действительно было что предъявить. В то время даже противники нацистов были вынуждены признавать: да, этот человек может ведь достигать того, чего он хочет. Он не только знает, чего он хочет, он может это делать, и это ему удаётся. Следует отдать ему должное, он успешен. Следует отдать ему должное, он делает нас богатыми, великими и могущественными, и он показывает миру, что Германия снова чего-то стоит.