Заходит в кафе. Прохладно. Клетчатые скатерти. Здесь она была с ним…
— Аня! Иди к нам!
Вот черт! Не спрятаться. Анна садится за столик с Любой и ее тринадцатилетним сыном Борей. Нет, они очень милые… Все очень мило…
— А ты чего со всеми не пошла?
— Пошла. Но не дошла. Очень жарко.
— Да, сегодня особенно жаркий день. Мы тоже решили отделиться, Борька вон совсем раскис.
— Борь, тяжело тебе? Ни Макдоналдса, ни компьютера…
— Угу…
— Бедный ребенок!
Банановый lassi, cheese naan, raita… Разговор ни о чем. Скачут мысли между красных клеточек на скатерти. Потом счет. Потом обжигающий воздух и слабость в коленях.
— Ничего. Мы тебя проводим. Борь, возьми у Ани сумку. Так легче?
— Да, спасибо.
— Воду нужно купить.
И тут он. Рюкзак через плечо. Один.
— Привет, Витя! — восклицает Люба, доставая из кошелька смятую купюру.
— Гуляете? Аня, ты не пошла со всеми?
Молчит.
— Она пошла…
— A-а… Ясно. Жарко. Ты ела что-нибудь?
Молчит.
— Мы только что пообедали в кафешке, которую ты нам показал.
— Сейчас в ашрам?
Молчит.
— Да ты не волнуйся, Витя! Девушка с нами, доставим в целости и сохранности.
— Ладно, пока.
Взгляд в лицо, но Анна отворачивается. Резко идет вперед, преодолевая тошноту. «О-д-и-н…» — стучит в висках. Без нее, в город… Разве ты не знаешь, что он мертвый, когда ты о-д-и-н?
Тело — огромное. Мир — серый. Снова Москва, эта ведьма. Руки и ноги больше не принадлежат ему. Аза с ним, пока еще с ним. Много раз он говорил «спасибо» в пустоту, в небо, за то, что в той аварии выжила его любимая. Аза… Она справилась с героином, с отвращением к мужчинам, со своим темпераментом… Она не могла погибнуть, это очевидно. И все же Витя готов перекреститься, прочесть молитву, слов которой не знает… Потом еще раз затянуться. Дым — облака в твоих легких, поднимающие, растворяющие. Раньше — кайф. Теперь — спасение. Когда тело его, не его, больше ста кг. Опухшая рожа. Одежда максимального из всех возможных размеров трещит по швам. Позвоночник — линия обмана. Всего один жалкий отросток надломан, а кажется, вся жизнь. Теперь все дни — осень. Серо, промозгло, безлико ковыряется в спине игла, в какой-то огромной чужой спине.
— Вить, чего загрустил?
— Да нет. Все ок.
— Знаешь, где я сегодня была?
Настораживается. Он не ревнивый, но все же…
— И где?
— На йоге.
— Чего?
— Здорово. Правда. Тебе надо попробовать.
Искоса ловит свое отражение в мутном зеркале.
— Шутишь?
— Нет. Поэтому и надо.
Аза идет на кухню. Что-то там гремит, что-то собирается вариться, покрывая испариной оконные стекла. В душе всплывает обида. Как в детстве, когда в третьем классе девочка не дала ему свою линейку, и он расплакался… На глазах у всех сполз под парту и заплакал. Слезы, маскирующиеся под дождь, барабанящий по стеклу.