— Доброе утро, Елизавета, как ваше самочувствие?
— Здравствуйте, Никита, я чувствую себя вполне нормально или Вы боитесь, что после вчерашнего коньяка, у меня будет, как там это у вас называется, похмелье?
— Зачем Вы так, Елизавета, я действительно беспокоюсь за Вас.
— Не стоит…, - после недолгого молчания, глубоко вздохнув, она продолжила, — знаете, я думаю, нам нужно объясниться, необходимо расставить все по местам.
Никита тяжело вздохнул с нехорошим предчувствием, было заметно ее волнение, ее смущение, которое она пыталась скрыть за равнодушием и резкостью.
— Вы хотите поговорить о вчерашнем вечере?
— А Вы считаете, что это не повод?! Никита, поймите, — она нервно встала, отвернулась, опершись на перила крыльца, — поймите, то что случилось между нами, это… ничего не значит, ничего.
— Посмотрите мне в глаза и скажите это еще раз, Елизавета, вчера Вы просили, не покидать Вас, нам было хорошо вместе, я же видел Ваши глаза, Ваши губы, руки, они искали защиты и нежности и…
— Перестаньте немедленно, — девушка яростно повернулась, встретилась гневным взглядом с его глазами, — не говорите так, хватит, Вы забываетесь, — она замолчала на мгновение, перед глазами невольно стояла картинка их жарких объятий и пьянящих поцелуев. Что на нее нашло, как она могла вот так, почти отдаться ему, пусть такому родному человеку, но все же… Так потерять голову, так целовать его. Нет не так, представляла себе первый поцелуй скромная юная девушка. Она невольно злилась на Добровольского, ведь это же он во всем виноват, хотя почему же он, ведь собственно злиться нужно было только на себя…, - все эти мысли шумным роем кружились в голове княжны, она вздохнула, уже спокойно продолжила:
— Я вижу как Вы относитесь ко мне, я все понимаю, но я… я не могу ответить Вам, не могу, — она снова отвернулась, приложила руки к пылающим щекам.
— Елизавета, Вы жизнь моя, моя мечта, я… я люблю Вас так, что это невозможно передать словами, — страстно шептал Никита осторожно обнимая ее за плечи. Она чувствовала его горячее дыхание на шее, его руки и уже ничего не понимала. И смущение за вчерашнее, и злоба на саму себя, и на него, и на эту жизнь, что обошлась с ней так несправедливо жестоко, переполняли ее.
— Никита, Вы замечательный, добрый, прекрасный человек, но я не могу любить Вас, я никого не могу любить, я… простите меня… уйдите, пожалуйста… мне нужно побыть одной.
Молодой офицер послушно ушел седлать лошадей. Елизавета вернулась в дом, поплакала, помолилась. Стало легче, привела себя в порядок, грустно улыбнулась, последний раз оглядывая этот неожиданный уютный ночлег, и вышла. Стараясь не показать своего волнения, она окликнула Никиту, сказала, что готова продолжить путь. Он помог ей сесть в седло, не говоря ни слова, тронулись. Только вечером, расположившись на ночлег у костра в лесу, в наспех сооруженном Никитой шалаше из еловых веток, Елизавета решилась продолжить утренний разговор.