Разъ, вечеромъ, Долли сидѣлъ подлѣ камина, качаясь въ своемъ креслѣ и читая газету. Мистриссъ Икль, посмотрѣвъ на него нѣсколько времени съ страстнымъ восторгомъ, внезапно откинула свое шитье, бросилась въ нему и напечатлѣла поцалуй на его лбу. Потомъ, нѣсколько успокоившись, она возвратилась снова къ рукодѣлью и, казалось, стыдилась своего порыва. «Не могла удержаться, милый, вы были въ эту минуту такъ хороши!» вотъ единственное объясненіе, которое она дала. Она опять подошла къ нему и, играя его волосами, стала говорить ему свою исповѣдь и выражать раскаяніе.
— Любите вы меня, Долли? спрашивала она шопотомъ. — Прощаете вы меня, милый? Какъ вы добры, что не возненавидѣли свою упрямую, капризную Анастасію! Вы теперь вѣдь не сердитесь на свою свою жену, нѣтъ? A я была такая жестокая, самолюбивая, безумная! О, я увѣрена, что вы меня терпѣть не можете! Вы должны питать ко мнѣ отвращеніе и желать, чтобъ я умерла!
— О, моя милочка, прошепталъ Долли, заводя кверху свои добрые, замирающіе глазки.
— Не говорите этого, милый! Браните меня! Называйте меня гадкою, злою; я заслуживаю это! Я была такая жестокая, такая грубая! Браните меня, милый! Скажите, что я чудовище, что я змѣя! Пожалуйста, скажите, что я испортила всю вашу будущность!
— Дорогое созданіе! проговорилъ онъ; потомъ улыбнулся и взялъ ее за руку.
— Но теперь я сдѣлалась доброй, мой милый, великодушный Долли! — такою доброю, что едва ли вы узнаете Анастасію, прибавила она, говоря какъ невинное любимое дитя съ своей нянькой. — Я никогда больше не буду капризной, никогда! Теперь васъ будутъ баловать и нѣжить. О, добрый, великодушный Долли! И вотъ что еще, мой Долли: если когда нибудь вы опять увидать меня злою, то только напомните мнѣ, что я обѣщала васъ не раздражать, и я сейчасъ же сдѣлаюсь опять сіяющей какъ золото. Сдѣлаете вы это, Долли?
(Спустя около мѣсяца послѣ такого сладостнаго разговора, ему представился случай испытать на дѣлѣ, каково ея обѣщаніе, но она закатила ему такой ударъ по уху, что оно горѣло у него въ теченіе нѣсколькихъ часовъ).
Цѣлый день прошелъ въ такомъ воркованьи и милованьи. Долли жилъ въ какомъ-то полуснѣ, пробуждаться изъ котораго и не желалъ; онъ не думалъ ни о чемъ и ни о комъ, кромѣ своей милой Анастасіи.
Она каждую минуту доказывала ему свою любовь какими нибудь очаровательными доказательствами. Послѣ прогулки она никогда не возвращалась безъ какого нибудь подарка для своего «хорошенькаго мальчика». То она приносила ему новый галстукъ, который онъ долженъ былъ тотчасъ надѣть, а она ему будетъ помогать. Когда ея пальцы касались его горла, восхищенный Долли корчился отъ восторга, точно она легонько его щекотала. Когда ея лицо было такъ близко къ нему, что онъ не могъ ее не поцаловать, она восхитительнымъ голоскомъ бранила его, называла дерзкимъ, злымъ негодникомъ, и грозила уколоть его булавкой, если онъ опять повторитъ свою дерзость.