Мы оказались зажаты в тьме зеркал. Объем комнаты, разъятый насквозь, рушился цепочкой в туннель темных вложений, тускневших по мере того, как взгляд все дальше уходил в них. Мы выслеживали себя по движению – руки, головы в толпе из двойников... Переминаясь, они волнами отводили, прикладывали маски и что-то глухо бормотали – гул губ складывался в хор...
Я двинулся сквозь них, умирая от страха. Они ж, как будто безразличны, не тратили внимания ни на меня, ни на Карелиаса, который лежал все так же на постели, в обнимку с тыквой. Он один из нас троих не дал повтора в зеркальных плоскостях.
Я спросил Карелиаса: «Что же делать?»
«Ничего», – был мне ответ.
Я немного унялся, подсел к нему.
Стефанов скоро оказался рядом – и мы, ежась оба с двух сторон, стараясь не смотреть на улей взглядов, покорно ждали, что здесь будет. Камин почти потух, и оттого мнилось, что свет истекает в колодезное чрево, пробившее насквозь пространство комнаты.
Карелиас был убийственно спокоен. Достав из-под шкур огромную раковину, розовополую, похожую на взлохмачено-завитое ветром облако, грек стал вертеть ее туда-сюда, развлекая наше вниманье. И вдруг, почмокав дутыми губами у отверстий в начале завитушки, издал три – восемь – девятнадцать нот, едва ли представлявших собой мелодию, походивших больше на призыв или на то, как трубачом перед игрой берется проба дыхания.
Так раздудевшись, он вдруг ловко взметнулся вверх с постели и точно приземлился у камина. Подбросил бревнышки и через раковину дунул. Три жаркие птицы взлетели из дебрей бороды архонта.
Внезапно стало все вокруг предельно ясно. Вспышка света затопила все вокруг, взмыла над углубленьем жертвенника.
И вот тогда я различил двойников. Они странным образом проявились разными. К тому ж их было только трое. И дверь оказалась на месте. Но все это не умалило странность их явления. Двое мужчин – юный и старый – и третья, увитая только плетью хмеля. Растение два-три раза обегало спиралью ее наготу, произрастая из глубокого пупка. Две плавные русые пряди лились на плечи из высокой прически. Она улыбалась огромным блеском черных глаз и, прислонившись к стене у камина, держала в руке бокал.
Юноша был наг. Закинув нога на ногу, он сидел на кровати Стефанова. В руке его тоже горел рубином бокал. Небольшие рожки торчали в его мелких кудрях. От нечего делать юноша, хихикая и гукая, разглядывал обомлевшего Стефанова и, пугая старика, наклонял в его сторону голову, бодаясь понарошку.
Пожилой оказался обутым по щиколотку в копыта. Размерами он превосходил Карелиаса вдвое. Сдерживающий его буйные меховые одежды пояс был шириною в передаточный ремень эскалатора метро. Присев на корточки, он щепил ногтями дрова, помогая Карелиасу развести огонь.