Мужчины пожали друг другу руки, и лейтенанта удивила твердость рукопожатия мальчишки и смелый, открытый взгляд, с которым тот смотрел на него.
– Товарищ капитан! – спросил он уважительно, когда Палисадов ушел. – Где ж вы такого бесценного кадра раздобыли?
– Раздобыла? – удивилась Метелкина. – Таких, как Дима, днем с огнем не сыщешь, дорогой мой! Таких не находят. Они сами к нам приходят. Сами! Понимаете? И остаются в органах навсегда. Я уверена, что Димочка вырастет в очень крупного чекиста. Он именно из тех, кто делает жизнь с товарища Дзержинского.
– Понимаю!
– А я вас не понимаю. Какая-то ирония звучала в вашем вопросе.
«А баба-то непростая, – понял Соколов. – Ссориться с ней не стоит!»
– Парень мне понравился, – почти искренне сказал он. – Настоящие чекисты стране нужны. Но, Ада Васильевна… Вы женщина… Ведь этого пацана наверняка бьют. Вам его не жалко?
– Бьют? – Метелкина нахмурилась. – Не слыхала. Надеюсь, вам не надо объяснять, что любое посещение Димы – это служебная тайна?
– Да какие тайны от пацанов в маленьком городе? – усмехнулся Соколов. – Бьют его, Ада Васильевна, непременно лупцуют! Знаете, как на фронте поступали с информаторами? Идет после наступления похоронная команда и собирает убитых. У которого дыра от пули не спереди, а между лопаток – тот и информатор.
– Да что вы говорите! – Метелкина прищурилась.
– Война, знаете ли…
– Ну а мы с вами бойцы невидимого фронта. Неви-ди-мо-го! Постарайтесь это понять, Максим Максимыч!
Расстались они сухо… Через неделю Метелкину перевели в Город. Но в конце концов Соколов остался ей за Диму благодарен. Кадр и в самом деле оказался бесценный. Да и человечек был непростой, с двойным дном, с личной драмой…
Отправляясь к Палисадовым в гости, Соколов в целях конспирации сперва обошел несколько соседних дворов, как бы для знакомства.
Палисадовы жили без отца, погибшего еще до войны. Он приютил в своем доме беглого бандита, прикинувшегося крестьянином. Бандита, по наводке соседей, на рассвете пришли брать особисты, и в завязавшейся перестрелке одна из пуль досталась хозяину дома. Диме было тогда восемь лет. На всю жизнь он запомнил меловое лицо отца, не понимавшего, что происходит, и закрывавшего своим телом жену и сына. Запомнил грубые крики, сухие хлопки выстрелов и пронзительный вой матери, рухнувшей на мертвое тело мужа. Крепко-крепко запомнил он осторожно-виноватые лица соседей, которые вечером того же дня пришли соболезновать.
Когда Дмитрий вырос, он однажды спросил мать: почему отец сам не заявил на подозрительного человека? Зачем пустил его в дом?