— Но, Кэй, почему бы тебе быть против? Я хочу сказать, тебе нечего беспокоиться! Если ты… я имею в виду… может быть, ревность и все такое — для этого нет никаких оснований, решительно никаких.
Он замолчал.
Когда он заговорил вновь, голос его был уже другим.
— Видишь ли, Кэй, ты и я, мы обошлись с Одри чертовски скверно. Хотя нет, я не это хотел сказать. Ты здесь совершенно ни при чем. Я обошелся с ней скверно. И нечего оправдываться, что я ничего не мог с собой поделать. Я чувствую, что если бы сейчас все получилось, у меня с души свалился бы огромный камень. Я был бы гораздо счастливее.
— Значит, ты несчастлив, — медленно произнесла Кэй.
— Глупышка моя милая, ну о чем ты? Конечно же я счастлив, беспредельно счастлив. Но…
Кэй прервала его:
— Так значит, все-таки «но»! В этом доме всегда жило «но». Словно проклятая тень, скользящая по стенам. Тень Одри.
Невил смотрел на нее широко открытыми глазами.
— Ты хочешь сказать, что ревнуешь к Одри? — неуверенно спросил он.
— Я не ревную к ней, я боюсь ее. Невил, ты ее совершенно не знаешь.
— Не знаю женщину, с которой прожил в браке восемь лет?
— Ты совершенно не знаешь, — повторила Кэй, — какая она.
— Бред! — сказала леди Трессилиан. Она приподнялась на подушке и возмущенным взглядом обвела комнату. — Совершенный бред! Невил сошел с ума!
— Все это и в самом деле выглядит довольно странно, — согласилась Мэри Олдин.
Леди Трессилиан была женщиной с сильным характером. Она имела запоминающийся профиль с тонким высоким носом. Взгляд, который она, вскинув голову, умела по своему желанию направлять вдоль этого носа, способен был поставить на место кого угодно. Несмотря на то, что леди Трессилиан было за семьдесят и здоровье ее было очень слабым, она нисколько не утратила природной живости ума. Бывали у нее, правда, долгие периоды отрешения от жизни и ее треволнений, когда старая леди просто лежала, полузакрыв глаза, но из этих почти коматозных состояний она выходила затем, отточив до предела свойства своего ума. Язык у нее тогда становился как бритва. Облокотясь на подушки в огромной кровати, установленной в углу ее комнаты, она держала свой двор словно какая-нибудь французская королева. Мэри Олдин, ее дальняя родственница, жила с нею как компаньонка и ухаживала за ней. Обе женщины прекрасно ладили. Мэри было тридцать шесть лет, но по ее лицу возраст определить смогли бы очень немногие. У нее была та гладкая кожа, которая почти не стареет с годами. Ей можно было с одинаковым успехом дать и тридцать и сорок пять. У нее была хорошая фигура; ее манера держаться говорила о прекрасном воспитании. Некоторое своеобразие ее облику придавала белая прядь в темных волосах. В свое время модницы специально окрашивали себе такие прядки, но белый локон у Мэри был естественным, он появился, когда она была еще совсем молоденькой девушкой.