— А сэр Юстас знал, кто ты на самом деле?
— О, да.
— А Картон?
— Нет. Он видел нас обоих и Надину в Кимберли как-то вечером, но он не знал, кто был кто. Он не усомнился, когда я назвался Лукасом, а Надину ввела в заблуждение его телеграмма. Она никогда не боялась Лукаса. Он был спокойный и очень серьезный. А я всегда обладал дьявольским темпераментом. Она была бы напугана до смерти, если бы узнала, что я воскрес.
— Гарри, если бы полковник Рейс ничего не сказал, что бы ты сделал?
— Промолчал, остался бы Лукасом.
— А как же миллионы твоего отца?
— Пусть они достались бы Рейсу. В любом случае он нашел бы им лучшее применение, чем я. Энн, о чем ты думаешь? Ты так хмуришься.
— Я думаю, — сказала я медленно, — что почти жалею, что полковник Рейс заставил тебя открыться.
— Нет. Он был прав. Я должен был сказать тебе правду.
Он молчал, а потом вдруг сказал:
— Знаешь, Энн, я ревную тебя к Рейсу. Он тоже влюблен в тебя, и он значительнее меня, я никогда таким не буду.
Я повернулась к нему, смеясь.
— Гарри, ты — дурачок. Мне нужен только ты — остальное не имеет значения.
При первой возможности мы отправились в Кейптаун. Там меня приветствовала Сьюзен, и мы вместе распотрошили большого жирафа. Когда восстание было окончательно подавлено, полковник Рейс приехал в Кейптаун, и, по его предложению, снова открыли большую виллу, принадлежавшую сэру Лоуренсу Ирдсли, и мы все поселились в ней.
Там мы строили планы. Я должна была вернуться в Англию вместе с Сьюзен, и меня должны были выдать замуж из ее лондонского дома. А приданое полагалось купить в Париже! Сьюзен получила огромное удовольствие, обсуждая все эти детали. И я тоже. Тем не менее будущее казалось до странности нереальным. И иногда, не знаю почему, я совершенно задыхалась — как будто мне не хватало воздуха.
Это произошло в ночь перед отплытием. Я не могла уснуть. Я чувствовала себя несчастной, не понимая почему. Я ни за что не хотела покидать Африку. Когда я вернусь, будет ли она такой же? Будет ли она когда-нибудь снова такой?
И тут я вздрогнула от властного стука в ставень. Я вскочила. На веранде ждал Гарри.
— Надень на себя что-нибудь, Энн, и выйди. Мне нужно поговорить с тобой.
Кое-как натянув на себя одежду, я вышла на воздух. Я почувствовала бархатное прикосновение прохладной ночи, тихой и наполненной благоуханием. Гарри сделал мне знак рукой, чтобы мы отошли от дома за пределы слышимости. Его лицо было бледным и выражало решимость, глаза сверкали.
— Энн, помнишь, ты однажды сказала мне, что женщинам нравится делать то, что они не любят, ради тех, кого они любят?