Дверь, ведущая в обеденный зал, оказалась тяжелой и неподатливой, на бронзовой ручке остались влажные следы от Тининых пальцев. Господи, хоть бы на сей раз все прошло хорошо и закончилось как можно быстрее! Даже на выпускных экзаменах она так не волновалась.
Тинино появление встретили гробовым молчанием. Разговоры стихли, как только она переступила порог. Вся семья была в сборе: отец, Амалия, Серафим, дядя Вася и даже мужчина с необычной фамилией Серебряный. И все они смотрели на Тину: отец со смесью негодования и удивления, Амалия со сладкой улыбкой, Серафим насмешливо, дядя Вася недоуменно, Серебряный просто с вежливым интересом. Неужели она опоздала? Но ведь на часах еще только без пяти минут восемь…
— Добрый вечер. — В наступившей тишине ее голос прозвучал неестественно громко.
Отец ничего не ответил, Амалия продолжала улыбаться, Серафим тоже ухмылялся и рассеянно поигрывал ножом, дядя Вася хмурился, и только Серебряный вежливо кивнул в ответ на приветствие.
Что дальше? Ощущение такое, словно ее появлению, мягко говоря, не рады. Может, в ее отсутствие что-то случилось? Почему все так на нее смотрят? В любом случае оставаться на пороге — глупо, надо двигаться к столу.
Каблуки были очень высокими, а паркет в обеденном зале очень скользким. Нужно идти осторожно, выверять каждый шаг. Господи, какой кошмар…
Когда Тина наконец добралась до своего места, она чувствовала себя как пробежавший всю дистанцию марафонец.
— По какому случаю вырядилась? — громким шепотом поинтересовался Серафим, так и норовя заглянуть в вырез ее платья.
Что значит — по какому случаю? Она вырядилась по случаю семейного ужина. Здесь же так принято…
Тина украдкой осмотрелась и залилась краской стыда. Сегодня все было не так, как вчера. Мужчины были одеты по-домашнему просто: отец и дядя Вася в рубашки и брюки, Серафим и Серебряный в тенниски и джинсы, а Амалия… Амалия казалась эталоном сдержанности и вкуса. Закрытое черное платье, скромная нитка жемчуга, волосы, стянутые в узел на затылке, макияж если и есть, то настолько искусный, что его и не заметишь.
А тут она — вся такая расфуфыренная, размалеванная, красная, как пожарная машина… От стыда захотелось провалиться сквозь землю или, на худой конец, спрятаться под стол.
— В этом доме ужин подают в половине восьмого, дочка, — голос отца звучал угрожающе спокойно.
— Но ты же сказала… — Она бросила беспомощный взгляд на Амалию.
— Я сказала — в половине восьмого, — улыбка Амалии стала еще шире. — Ты, наверное, невнимательно меня слушала.
— Да, наверное, я ошиблась. — Тина уткнулась в тарелку. Она совершенно точно помнила, что сказала Амалия, но понимала, что спорить бесполезно.