– Пульсатилла была права, когда говорила мне – доиграешься! Но я ведь и не играла! Я не кокетничала, не шантажировала его! Я была искренна в своем желании получить хоть немного свободы, расширить общение, научиться делать то, что до сих пор не умела. А он, значит, – она имела в виду мужа, – просто воспользовался моим отсутствием – привел эту Лизу (почему-то она не сомневалась, что это именно она) прямо в нашу квартиру. И эта ужасная нахалка не постеснялась! А если бы она, Нина, вернулась домой?!
Нина на секунду задумалась, что тогда бы было… Вот, допустим, она бы вошла и увидела, что Лиза с Кириллом пьют вино в гостиной… Ну и что, она бы поздоровалась. А если бы они были не в гостиной, а в спальне?
У Нины кольнуло сердце. Нет, представить этого она не могла. Пульсатилла оказалась права – Кирилл с Лизой, конечно, рассчитали, что раз она так поздно задержалась в старом доме, она должна была остаться там ночевать. На чем бы она стала добираться домой? А телефон они отключили!
– Какая же я была дура! – сказала Нина себе и в бессилии легла на спину на непокрытый матрас. Шершавый гобелен холодил тело. Лесные нимфы с развевающимися волосами в коротких туниках танцевали по гобеленовой траве и смеялись над ней: «Дура, ты дура! Упустила мужа на старости лет!» – Ну и что мне теперь делать? – Нина с отвращением поглядела на нимф, поднялась с постели, присела к туалетному столику, согнув плечи, по-старушечьи сложив на коленях руки. Ничего не было общего между ней, теперешней, и той стройной и гордой женщиной в синем платье, мелькнувшей тогда, при гостях, в проеме двери, точно в раме картины. Но Нина и не подозревала, какой красивой она тогда была.
«Значит, он не любит меня! – возникла в ее голове абсолютно ясная и новая мысль, обеспечивающая совершенно другой подход к проблеме. – Ведь если бы он меня действительно любил, он бы не воспользовался случаем, что меня не оказалось дома один-единственный раз за всю жизнь, а стал бы тревожиться, искать, захотел бы узнать, что случилось, почему я осталась в доме родителей ночевать. А он…»
И вся ее нынешняя жизнь, все проявления его невнимания к ней вдруг встали воочию грозной неприятельской силой, ощетинились упреками, подколками, обвинениями во всех смертных грехах.
«На что я потратила себя? – с непреложной очевидностью ответа спросила она и ответила: – На него. И теперь, когда моя жизнь уже на исходе и я стала старой (никто, никакая точная наука, никакой авторитет не смогли бы доказать в этот момент Нине, что ее тридцать шесть лет даже по сравнению с Лизиными двадцатью двумя еще вовсе не старость, далеко не старость), я должна отступить в сторону, словно никому не нужная, продырявленная калоша?»