Это не квасной патриотизм, а открытая полемика с обывательским легкомыслием. И в то же время это откровенное провозглашение своей связи с родными краями, с родной, до боли в сердце, природой.
Андрей Упит возвращается в Латвию.
И все-таки путевые впечатления не пройдут даром, как не проходил даром ни один факт человеческого бытия, подмеченный зорким писательским глазом. Нет, в его произведения почти не войдут чуждые сердцу и уму пейзажные зарисовки, но то умение изобразить «пространственное перемещение» героев, о котором говорил в своем письме к Андрею Упиту Александр Фадеев, возможно, пришло именно в те «дни», когда упитовская «земля зеленая» проплывала мимо окна вагона.
Февральскую революцию 1917 года Андрей Упит встретил в Риге, а когда забурлил водоворот событий, его избирают в Совет рабочих депутатов и исполком Совета. Литературная работа временно отложена, и писатель все свое время отдает заседаниям в различных комитетах и советах.
Впрочем, «все свое время» — это не совсем точно, на заседания отводится весь день, а ночь — принадлежит публицистике. Передовые или обзоры для «Известий» Совета, статьи для газет «Циня» («Борьба») и «Лаукстрадннеку Циня» («Борьба сельскохозяйственных рабочих») пишутся почти ежедневно, и почти ежедневно голос писателя зовет народ продолжать борьбу, не забывать о том, что притаившиеся силы реакции готовы в любую минуту покуситься на завоеванную таким трудом свободу.
21 августа 1917 года в Ригу вступают войска кайзеровской Германии. «Под кованым каблуком» (так Андрей Упит назовет один из романов, посвященных этому страшному времени) трудно надеяться остаться на свободе, и сорокалетний писатель оказывается за решеткой. Но и в тюремной камере № 114, на голых нарах, он не выпускает из рук карандаша.
«Всегда и везде» относилось даже к условиям тюремного режима. Именно в камере он напишет книгу рассказов «Оттепель», где недавно пережитые события вновь оживут в образах революционеров, верных своему долгу, и в образах буржуа и мещан, жалких в своем эгоистическом корыстолюбии и алчности.
Выйдя из тюрьмы весной 1918 года, Андрей Упит уезжает в родные Скривери, а когда всего лишь через полгода в Латвии устанавливается Советская власть, он вновь возвращается в революционную Ригу.
«Принимать или не принимать?» — так вопрос не стоял и не мог стоять. Как и его великий соплеменник Ян Райнис, Андрей Упит мог бы сказать: «Я всегда надеялся на социализм и коммунизм, так как свободу развитию народов буржуазное государство больше дать не может. Там, где решается борьба между капитализмом и социализмом, я могу быть только на стороне социализма, где всегда и был. Формула „свободная Латвия — в свободной России“ значит — „Социалистическая Латвия в Федеративной Социалистической России“. Это я жду от вас…»