С косогора страшно повалил дым, должно быть, кто-то из станционных пурников[15] вырыл яму и обжигал известь на постройку домишка. У подошвы Сердце-горы плиты размытого Диваей известняка слоистее и хуже тех, что ломали в имении у Даугавы, но и они годились в дело.
По обе стороны дороги лежало еще три-четыре кучи нетолстых бревен, гравия и расколотых пополам кирпичей. Бривинь кивнул:
— Город строится.
Прейман раскатисто рассмеялся.
— Хутор нищих строится! Но знаю, чего помещик смотрит: подпустил этих лачужников к самому большаку, — ведь все мимо ездят, это всем на смех.
— Разве это лачужники? — подтрунивал Ванаг. — Чем не собственники, у них пожизненная аренда, кунтрак на девяносто девять лет. А Зиверсу лишь бы деньги! Кто еще будет платить ему по пятнадцати рублей за пурвиету!
— Ну и земля, — как в саду! Годами ее удобряли навозом из конюшен Бремнеля!
— Тут парники только можно разбить, вот и все. С одной пурвиеты человек не проживет. Кто знает какое-нибудь ремесло, может, и продержится, а другие вшей станут кормить, с голоду подохнут.
Первым выстроил домик у дороги со стороны реки сапожник Грин. Хоть, правда, трудно было назвать домом это строение, длиной в полторы железнодорожных шпалы, с крышей из обрывков кровельного толя, с содранной неизвестно откуда жестяной трубой, вместо кирпичной. В маленьком окне красовался новый сапог, и над косяком двери на неструганой доске синей краской было намалевано некое подобие сапога. Домишко стоял так близко от дороги, что слякоть в дождливую погоду стекала по отлогой насыпи до самого порога.
— Если кто из клидзиньских извозчиков заденет концом оси, весь дворец с обоими сапогами развалится, — сказал Ванаг.
Прейман открыл было рот для «большого» смеха, но вовремя сдержался. За открытой дверью у низкого столика, заваленного инструментами, сидел Грин. Тщедушный и серенький, повязанный передником, он держал на коленях плоский камень и сердито колотил молотком по куску подошвенной кожи.
На той же стороне стоял и старый, но чистенький дом доктора, выкрашенный в серый цвет, у него были белые оконные переплеты и обвитая плющом веранда со стеклянной дверью. По другую сторону дороги торчала поросшая зеленым мхом соломенная крыша корчмы Рауды, — точь-в-точь загнанная лошадь с выгнутой спиной. Оконце в четыре звена покосилось, ставня висела на одной петле. За соломенным навесом — лужайка с березами, ветви которых свисали так низко, что казалось, рукой достать. От давно не чищенного пруда шел гнилой запах ила, в замусоренной воде плескались три утки, четвертая вместе со стайкой желтых утят и величавый синегрудый селезень лежали на траве.