И прежде в ней иногда пробуждалось смутное предчувствие, что в брачной жизни есть что-то такое, о чем никто не говорит и прячет, как грязное белье. Но разве это можно назвать жизнью? Мука и отвращение без конца, без края.
В первый день она попробовала хоть немного прибрать комнату, — под обеими кроватями были натолканы тряпки, на нарах мальчишек валялся различный хлам, лохмотья. Но едва Лиена успела вымести весь мусор на середину комнаты, как вошел Светямур и завопил так, что метла вывалилась у нее из рук. Что это за фокусы? Разве он разрешил ей совать нос куда не следует? У него здесь свой порядок, без его разрешения она пальцем не смеет ни до чего дотронуться.
Как-то он принес из клети кусочек копченого мяса и велел нарезать ломтиками на завтрак. Глядел, глядел, как Лиена неуверенными руками режет, выдернул из-за кушака острый нож, чуть-чуть не порезав себе пальцы.
— Zum Teuvel! К черту! Она, кажется, впервые видит мясо! Вот как надо! — Он отхватил себе два толстых ломтя, Лиене и ребятишкам — по одному тоненькому.
На следующее утро встал раздраженный, сердитый, с сопеньем выбрался из кровати. Схватил новую юбку и блузку Лиены и запер в шкаф, где держал под замком хлеб и сахар. Сорвал со шкафа старое ситцевое платье своей покойной жены и бросил на кровать Лиене.
— На работу это надевайт! — сказал он. — Новое платье по воскресений. Luder! Стерва!
Мальчишки на своих нарах зафыркали. По утрам, одеваясь, они обычно дразнили друг друга, щипались. Но теперь каждый щипок у них сопровождался выкриками — Luder. С хохотом выбежали они за дверь, и на дворе раздалось громкое — Luder! Когда Лиена вышла во двор, два пронзительных голоса тянули где-то у опушки леса: Lu-u-der! Luder!
Первая жена Светямура была высокая и худая, как палка. Старое ситцевое платье с разорванными рукавами было длинно Лиене, подол волочился по земле. Лиена, убираясь во дворе, пробовала придержать подол руками, но вскоре поняла, что это бесполезно. Мальчишки издевались над ней, высовывали длинные языки, бросали комки грязи, палки. Эти обезьяны ненавидели ее и презирали, как нищую, которая забралась в их дом и не уходит. Они все делали ей назло, дразнили ее, как только умели, целый день придумывали, чем бы ее донять. Возвращаясь из хлева, где кормила поросенка, Лиена находила комнату перевернутой вверх дном — конфорки с плиты сброшены в золу, ведро с водой опрокинуто — часами приходилось приводить комнату в порядок. Однажды вечером засунули ей под простыню колючий полевой репейник. За обедом и ужином эти негодяи нарочно заливали супом стол и выжидательно посматривали на нее, лопоча что-то по-немецки, — Лиена начала разбираться и понимать, что сорванцы в глаза издеваются над нею.