А ведь нужно было бы опять приниматься за вывоз камня и подумать, наконец, о постройке нового жилого дома, — старый, точно на посмешище, торчал на Бривиньской горе рядом с великолепным хлевом. Шорник Прейман как-то напомнил об этом, не забыв рассмеяться своим «средним» смехом — пусть Бривинь не подумает, что он, какой-то мастеровой, всерьез собирается давать ему советы.
Но Бривинь выслушал и вяло ответил:
— На мой век хватит. Пусть строит сын.
Для Прейманиете этого было достаточно, чтобы тотчас же помчаться на хозяйскую половину, а затем в Лиелспуре к Сиполиене и сообщить новость: старый Бривинь собирается помирать.
Но какой из бривиньского Ешки строитель? Вечно отсиживаться в чулане за кухней ему, очевидно, осточертело. Может быть, и надоела вообще жизнь в Бривинях. Нельзя сказать, чтобы он не работал, но как-то очень уж странно брался за дело. Иногда наваливался изо всех сил, будто спохватившись, что запоздал. Но вскоре опять остывал, двигался расслабленно, словно руки и ноги у него окоченели и он отбывал барщину, хотя никто его не торопил и не понукал. Отец никогда ему не указывал и не давал советов, даже на мельницу в течение года ни разу не посылал. Ешка, хотя и был тупицей, но все же чувствовал, что старый Бривинь всякий раз проходит мимо него, стиснув зубы, и терпит его только потому, что прогнать нельзя.
Больше всего приходилось страдать Лизбете. Она хорошо понимала, как глубоко ненавидит отец Екаба. Ненавидит за все: за обманутые надежды и рухнувшие расчеты, за позор, который он причинил семье, но особенно за то, что Ешка не хотел или не мог привязаться к семье и к земле Бривиней как наследник и будущий владелец. Но разве Ешка мог держаться по-другому? Голова у Лизбете ясная, она все видела, обо всем судила правильно и трезво. У каждого — у отца и сына — своя правда, и она не могла решить, на чью сторону встать. У отца Екаб никогда ничего не просил, должно быть, желая подчеркнуть, что он здесь работает без жалованья, за харчи, как какой-нибудь чужак. Вероятно, согласился бы ходить оборванцем — пусть люди видят, как хозяин Бривиней содержит своего сына; может быть, даже попросил бы Силиса сплести ему лапти, пошел бы на все эти унижения, если бы мать старательно не чинила ему пиджак и не приглашала из Клидзини сапожника Шлейна, чтобы снять мерку для сапог. Деньги она давала сыну довольно часто, за год он перебрал у нее в два раза больше, чем старший батрак. Но Лизбете хорошо знала, что Екаб не ведет счета деньгам и принимает их не как жалованье, а словно подарок или чаевые, которые ему даются от доброго сердца. Ванаг замечал эти тайные подачки, но ничего не говорил, признавая их неизбежными: разве мог он приравнять сына к батракам и заносить расход в расчетную книгу? Деньги, полученные тайком, также тайком уплывали, — им ведь Екаб не знал цены, не дорожил.