На перевыборах Аня отчиталась в проделанной цеховым комитетом работе и попросила ее освободить. В душе была у нее некоторая надежда, что самоотвод ее принят не будет и что попросят ее и дальше поработать. В заключение своей просьбы она добавила со свойственной ей игривостью:
– А то, знаете, на меня уж муж мой обижаться стал. Ревнует, поскольку я совсем дома не живу.
Она знала, что никто ее слов Николаю Егоровичу не передаст. И ей было приятно, что присутствующие на собрании мужчины посмотрели на нее с особым значением.
Но Анины тайные надежды не оправдались: самоотвод был принят. Правда, в протоколе записали, что возглавляемый ею цеховой комитет работал хорошо, люди не считались со временем, обеспечили борьбу за качество продукции, за культуру труда, провели большую культурно-массовую работу и т. д. Но было записано, что именно люди, а не персонально она, Анна Александровна Доброхотова.
– Отдохнешь, Аня, – сказал ей кто-то из бывших подружек, желая поддержать: заметили, как она повяла.
– Неужели нет! – с вызовом воскликнула Аня. – Конечно, отдохну.
И подумала: «Чего я психую? Ведь сама же этого хотела».
Успокоить себя ей не удалось. Домой она вернулась взволнованная, с красными пятнами на щеках.
– Ты представляешь, Коля, кто на мое место метит? Соседушка наша бывшая, Лидка Дядькина. Знаешь, какую карьеру баба делает!..
И Аня стала рассказывать мужу, что Лиду посылают от фабрики на «Голубой огонек», какому-то ансамблю торт преподносить.
– Вчера репетиция была. Шла с этим тортом, так небось ног под собой не чувствовала!
Николай Егорович благодаря жене был в курсе дел Лиды Дядькиной. Знал, что семейство все прибавляется, что муж Лидии Луковец хоть и любит детей, но уже обалдел от них. Что со свекровью у Лиды контакта не получилось, а сдать всех ребят на пятидневку ни у Лиды, ни у ее мужа духу не хватало.
– Не понимаю, Коля, ради чего она на себя этот хомут надела, – сказала Аня. – Требования сейчас к профсоюзной работе поднялись, только успевай поворачивайся. А квартиру им и так после третьего ребенка дали. Зуд, что ли, у ней такой – на людях-то вертеться?
– Зато ты отзудилась, – сказал Николай Егорович. – Теперь, может, соберешься, Юре письмо напишешь.
Двадцатилетний Юра уже учился в одном из ленинградских высших военных училищ. Два раза в году приезжал к родителям. А Николай Егорович по субботам ходил на междугородную, заказывал разговор на пять минут.
– Ты знаешь, Коля, как я не люблю писать, – созналась Аня. – Теперь мы вполне к нему и съездить можем.
Она словно бы ссылалась на то, что раньше при ее загруженности о родном сыне подумать некогда было. Николай Егорович все ее маневры угадывал, но сейчас он видел, что жена все-таки расстроена, что, может быть, это первые в ее профсоюзной карьере настоящие тяжелые минуты, и ничего больше ей говорить не стал. Налил ей чаю.