Но дом еще отапливался: наверное, не все жильцы выехали. Батареи были горячие, окна над ними плакали, и подоконник, на который Аня хотела присесть, был совсем мокрый.
– Где же это ты пропадаешь, Тихон? – для начала как можно суровее спросила Аня.
Он не ответил. Прикрыл дверь в коридор, постелил прямо на пол свой ватный пиджак и позвал:
– Иди, посидим.
Аня подошла и села рядом с ним. Свет от прожекторов через окошко совсем слабо доходил в этот угол. Тихон сунул руку в карман, ища папиросы. Но не нашел.
– Вот до чего я дожил, – вдруг сказал он. – Даже покурить нечего.
Аня исполнилась жалости и обняла его за шею.
– Тишечка!..
Он ее рук не отвел, но сам не обнял.
– Уехали!.. – сказал он.
– Кто? – шепотом спросила Аня.
– Мои… Комнатой сменились, с Басманной в Черемушки. А ко мне две бабы какие-то въехали. Вчера полдня барахло перетаскивали, а сегодня, гляжу, одна уже белье стирает, другая рыбу какую-то жарит…
Аня вздохнула с огромным облегчением: уехали!.. Дрожать она перестала, ей стало тепло, почти жарко. Но она постаралась скрыть от Тихона свою радость.
– А ты бы согласия не давал на кого попало. Ишь какие, рыбу жарят!.. Что это еще такое!
Можно было подумать, что она сама никогда не стирала белья и не жарила рыбы. Аня гладила Тихона по голове, по плечам и жалела. Ей показалось, что теперь дрожит он. Действительно, очень сильно дуло с пола. Наверное, распахнута была дверь в подъезде, и холодом доносило даже на второй этаж. А может быть, дом был очень уж ветхий, недаром доживал свои последние дни.
– Нечего нам тут с тобой сидеть, Тиша. Пойдем.
– Погоди.
– А чего годить? Холодно здесь. Ко мне не хочешь, так теперь и к тебе можно.
– А вот это уж не выйдет! – отрывисто сказал Тихон.
Аня опять не поняла, почему это не выйдет. А переспросить было страшно. Она попробовала снова приласкаться, притянула его к себе. Щеки у Тихона были небритые, рот какой-то горький.
– Ты не торопись, – сказал он. – Сегодня и мне торопиться некуда. Раньше, хотя она и не велела Тамарке моей в коридор выбегать, когда я приду, та все равно в щелку на меня посмотрит. Я в свою комнату нарочно дверь не затворял: девочка умыться побежит или в туалет, еще увижу ее. А вчера я на все задвижки заперся, чтобы чужого шума не слышать. Потом сюда ушел, один в потемках сидел.
– Да я ведь не знала, Тиша.
Ане было очень жаль его. У нее не отнимали ребенка, она его сама отдавала. Но она любила Тихона и не могла остаться равнодушной к его горю, у нее даже слезы показались. Он не догадался, что это все-таки были слезы радости, облегчения, ликования. И продолжал уже с большим доверием: