Мне было хорошо одной в раздолье пшеничных полей, искрещенных канавами. Одной, потому что брат Фридрих родился в 1946 году. Его назвали в честь Энгельса. Я дожидалась 1960 года. Мать говорила, что я стала нечаянной радостью, но, по-моему, все просто: отец взял ее силой, а она не успела вовремя от меня избавиться.
Фридрих приводил домой дружков и потешался над сестрой: «Что такое „сиськи“, Роза? Сколько сисек у девочки?» «Три или четыре», – угадывала Роза, чем приводила мальчишек в неописуемый восторг, и они, хохоча, тузили друг друга. Потом Фридрих просил прощения, однако издевок не прекращал. Позже он стал офицером федеральной армии и Роза его почти не видела.
Ее назвали в честь Розы Люксембург, хоть та была очень некрасива и скверно кончила. Вроде бы та Роза числилась среди героических коммунистов, но я не помню, чем она знаменита. На детских фотографиях моя Роза вовсе не уродлива. Такая славная миленькая крепышка. Когда я разглядывал снимки, кольнуло сожаление о том, в кого эта девчушка превратилась, однако похоть моя не угасла.
Меня манили ее цыганские глаза, иссиня-черные блестящие волосы с прямым пробором и мягкие полные губы. Наверное, до чрезмерного увлечения спиртным и сигаретами цвет лица тоже был великолепный. Девочкой она крутилась перед зеркалом и мечтала стать красавицей, которую увезет принц.
– Вроде бы не очень коммунистическое желание, – сказал я.
Роза пожала плечами:
– Все мечтают одинаково.
Я подметил, что Роза все пересчитывает; оказалось, в детстве это был ее пунктик. Все ее пальцы были целы, но все равно она их пересчитывала, каждый загибая, чтобы не посчитать дважды. На наших прогулках она считала штакетники и встречных в шляпах. Ее огорчали снежинки – они не поддавались счету. Числа имели свое значение. Один – столько глаз у папы; два – столько глаз у Розы, а у папы золотых зубов. Три – столько раз надо крутануть заводную ручку, чтобы папина машина завелась; четыре – столько колес у машины. Пять – столько пальцев на одной руке, шесть – во столько лет Роза получила первые карманные деньги. Ну и так далее. Роза не любила число «семь» – под него ничто не подходило. Как-то раз я неуклюже попытался ее подколоть:
– А что означает «пятьсот»?
Роза глянула на меня презрительно и стряхнула пепел с сигареты.
– Я уже говорила: деньги, за которые я трахалась, – отвернувшись, сказала она.
– А теперь почем? – как бы в шутку поинтересовался я.
– Почему ты спрашиваешь?
Я аж взопрел и тотчас заткнулся, поняв, что совершил ужасную ошибку, но тут вошел Верхний Боб Дилан и свежим дурацким анекдотом разрядил ситуацию.