Дотти всю ночь не ложилась, увещевая Сент-Айвза. Тут нет никакой его ответственности. Если б он, например, принял приглашение Дон, она бы это сочла поощрением. Он просто-напросто бы отсрочил развязку. Да и вообще — она же только притворилась, что перебрала дозу. В чем дело? Напилась, захотела привлечь внимание. Стелла говорит, она веселилась весь вечер до самой своей истерики, говорила исключительно о новорожденной племяннице. Сент-Айвза даже не упомянула.
Сент-Айвз говорил: какое счастье, что он все-таки не попросил Мередита ее уволить. Слава тебе Господи, не взял на душу греха. Но ведь он собирался, просто руки не дошли, значит, виновен в намерении. Дотти отвечала, что он напрасно терзается, тем более учитывая, что он методист, а у них хоть все грехи разложены по полочкам, но как — разобраться мудрено.
Сама она ужасно изнервничалась, прямо извелась за те десять минут в кабинете Розы Липман, когда помогала раздевать Дон и засупонивать в уличную одежду. Так Дон могла сойти за зрительницу. Лично Дотти казалось, что бедняжку надо бы оставить до „скорой помощи“ в будке, вместо того, чтоб Джордж волок ее через площадь под старым одеялом к пожарному лифту, но Роза ее убедила, что следовало избежать скандала любой ценой.
Письмо было краткое, без знаков препинания.
„Милый Свин у меня ни денег ни работы ни друзей вы с девчонкой можете радоваться Аве Цезарь а это тебе пользуйся на память обо мне“
Бонни бросил зажигалку в фарфоровую вазу в горке реквизитной, письмо сжег. Потом помыл руки.
* * *
Рождество надвигалось, и соответственно изукрашивались витрины. Ангел у Джорджа Генри Ли осенял серебром своих крыл простертых на ватном снегу трех волхвов. Двадцатиметровая елка, дар жителей Стокгольма в благодарность за гостеприимство, оказанное во время войны шведским морякам, прибыла в Док и была торжественно встречена лордом-мэром. В четверг посреди утренника оркестр Армии спасения грянул на площади рождественский гимн, и Роза выслала пожертвование с просьбой отойти подальше.
Дома дядя Вернон шарил в ящиках с бельем под лестницей, обтряхивал пыльный серпантин, цветные бумажные цепи. Красные настольные лампы увешал мишурой. Лили ее содрала. Она вся обтрепалась, висела криво, была подпаленная, Лили сказала, что мишура — пожароопасная вещь.
— Праздник же, — не унимался он. — Как-никак, Рождество.
Но она намекала, что не каждому нравится, чтоб ему про этот праздник напоминали.
— Некоторым, — сказала, — лучше бы вообще это все проспать.
По ее лицу он заключил, что среди таковых она числит себя. Решив обидеться, он тут же выскочил из дому и хотел, чтоб ей насолить, купить елку, но потом вспомнил, что ближе к делу можно будет достать подешевле.