— Ты имеешь в виду гражданина в кабинке? — догадался Петр. — Так его кислотой обвили. В страшных мучениях умер человек!
— Кислотой… — эхом отозвалась я. — Ужас какой! Ему, наверное, было очень больно. Слушай, Петька, а почему он не орал?
— Орал, конечно, да кто его слышал за грохотом музыки?
Петька рассуждал здраво: музыка в клубе гремела, как канонада на линии фронта. Но трудно представить, что в момент совершения преступления в туалете никого не было. Девицы не могут и получаса прожить без того, чтобы не бросить на себя в зеркало оценивающий взгляд: все ли в порядке с макияжем, не испортилась ли прическа? Так что наверняка кто-то из клубных деток что-то видел. Я поделилась этими соображениями с Петькой, однако он моего энтузиазма не разделял:
— Если кто и видел что-то стоящее, то этот товарищ уже давно дома сидит и зубами бряцает от страха. Кому же захочется оказаться свидетелем преступления? Это, знаешь ли, опасно для жизни.
Петруха явно был прав. Я приуныла, но тут в туалет вошли еще двое мужчин. Неловко как-то! Туалет дамский, а мужиков в нем, что грибов в лукошке.
— A-а, Петро! И ты здесь! Как всегда: в нужном месте, в нужное время, — один из прибывших, мужчина лет сорока пяти, с добрым лицом, обменялся с Петькой крепким рукопожатием. Второй дядька, крайне неопрятного вида, ограничился угрюмым кивком и, стрельнув в меня колючим взглядом, мрачно поинтересовался:
— Она, что ли, тело обнаружила?
— Ага, — подтвердил Петруха.
— Кто такая?
— Василиса Ивановна Никулина, журналист городского телевидения, — я, робея, представилась. Отчетливо ощущалось, что прибывшие дяденьки имеют право задавать вопросы.
— Что, вот так прямо и Василиса? — подивился Угрюмый.
— Да еще Ивановна… — хохотнул Добряк, а потом неожиданно сообщил: — Безымянный.
— В каком смысле? — обалдело моргнула я.
— В смысле, я — Безымянный.
— A-а… Бывает, — я сочувственно кивнула, а Петька вдруг развеселился.
Даже Угрюмый вытянул губы ниточкой, что, должно быть, означало у него смех. Безымянный товарищ тоже улыбнулся, после чего пояснил:
— Это фамилия такая. В детдоме присвоили. А зовут меня Гаврила Степанович.
— Ага, — снова согласился Петька и быстро шепнул мне на ухо: — Это следователи. Сейчас допрашивать начнут. Не бойся, Вася!
А я уже и не боялась, разве что самую малость. Сейчас мне хотелось только одного: забраться в постель, натянуть одеяло на голову и рассказать Клеопатре об обрушившихся на меня тяжких испытаниях. Уж она-то сможет утешить!
Допрос, как и обещал Петруха, длился недолго, всего-то полтора часа, но вымотал меня изрядно. Пришлось заново пережить трагические события. После допроса я еще полчаса дожидалась Петруху. Он развил бурную деятельность. Со своей камерой он носился по клубу, подобно Фигаро, и создавалось впечатление, что Петьки слишком много и он повсюду. Потом коллега о чем-то долго совещался с Безымянным и Угрюмым, настоящего имени которого я так и не узнала. Я почти засыпала, сидя в уголочке, когда Петька, злой как черт, выдернул меня из уютного кресла и потащил к выходу из клуба. Уже в машине Петруха от души выругался.