— Тебе что за дело — птица или не птица! — неожиданно окрысился на него Семен и, кряхтя, сел как-то боком, обхватив руками колени, упершись затылком в стенку. На сумеречном треугольнике входа в шалаш смутно темнел его профиль. — Знаешь — скажи, а не знаешь — нечего языком чесать. Жена она мне, вот кто!
Не мог Семен отогнать мысли о Галине. Оставался последний переход до Энска, найдет ли он жену? А если нет, хотя бы тещу повидать. Всего разок гостил он у тещи, в последние зимние каникулы. После свадьбы Галина привезла мужа показать матери. Оксане Ивановне по нраву пришелся веселый сильный зятек; полюбовалась старуха с крыльца, как вынес на руках жену из саней, как споро колол чурбаки возле сарайчика, радовалась счастливому смеху дочери; расставаясь, утерла слезы, звала на все лето к ней в садочек отдыхать.
Да не вышло, что загадали. Одно письмо получил Семен от жены. Писала, что думает переехать к матери. А потом черные вести с фронтов, одна другой горше, одна другой невероятнее, оттеснили сожаления о несбывшемся. Пока боролась, дышала Одесса, была хоть надежда на весточку от Галины: доехала к матери или нет. Раза три безответно писал Семен теще. А там уж и Энск оказался за кровавой чертой. Бобылем стал Семен, забыл, как письма распечатывают.
После смерти закадычного друга Феди Земскова никого не допускал к себе в душу, сам ворошил пережитое. А сейчас не выдержал, спросил о Галине. И, озлившись, заговорил, не ведая сам, по какой причине, раскрылся перед Гавриком, который и знать-то не знал, что такое жену утерять в коловерти войны. Откашливаясь, точно отдирая комки в горле, Семен сказал хрипло, ни с того ни с сего:
— Раз в лагере вернули нас днем с работы. Построили. У караулки легковая машина, возле нее эсэсовский офицер в чинах и с ним девица красивая, молоденькая. Братва откуда-то пронюхала, по рядам передают: девка, мол, русская. Ох, и придумал комендант Вальтер, гиена — не человек! Принесли мешки, заставили нас насыпать их песком да завязать. Расставили охрану метров на триста и погнали нас с мешками на спинах наперегонки бегать. Мы было шажком, сил-то нету. Да что ты! Лупят дубинками по головам, орут: «Шнеллер, руссише швайне, шнеллер!»… — Семен осекся, помолчал, потом усмехнулся: — Ты еще спрашиваешь, как я тебя дотащил! Это я уж маленько сил поднабрался, отживел. А там мы двенадцать человек схоронили, надорвались ребята. А девка хохотала над нашими муками да выламывалась. Ведь был у нее, наверно, парень, может, на фронте кровь за нее проливает, а она?! С того дня лишился я веры. Не дай бог такое пережить…