Гаврик весь в слух обратился. Он видел таких женщин, повылезали они, как грибы-поганки, в злую пору вражеского засилья. Но юной своей душой, ясной, не замаранной житейской желчью, он верил еще только в чистую любовь. И когда приоткрылась ему лютая сердечная боль старшего товарища, Гаврик сказал без плохого умысла, а все-таки невпопад:
— Да, и у нас такие паскуды есть…
Лучше промолчал бы партизан. У Семена челюсти судорогой свело, так стиснул зубы. Не говоря ни слова, вылез из шалаша, постоял у входа, подергал за гайтан с дутым крестиком, надетый ему Гавриком, расстегнул ремень, провертел штыком еще дырочку, потуже затянулся. Но голодная тошнота от того не пропала. Весь день он ничего не ел. Попил теплой водички из лужи — и все. Пачкой галет, что Маруся дала на дорогу, Гаврика кормил. Вздохнул Семен, сказал строго:
— Вылазь! Время! — и добавил, видя, как трудно выползает Гаврик: — Не передумал?
— Дойду! — сказал Гаврик и оперся на толстую палку с развилкой для руки, вырезанную Семеном. — А ты не передумал?
— Не-е, Гаврюшка, отсиживаться не хочу, я в армию…
— Как это отсиживаться? — обиделся Гаврик.
— Как мы тут. Днем прятаться, ночью бродить. А то по обозам немецким — тоже ваше дело. Не хочу, не по мне.
Семен явно насмехался, и только чувство благодарности удержало Гаврика от крепкого ругательства. Но он не смолчал.
— Сказал бы я тебе, да не стоит, — холодно проговорил он. — Видать, в лагере сержанту Панько здорово мозги набекрень свернули… — и прибавил тоном приказа: — Давай, двигай, да о деле не забудь!
Они разошлись, даже не пожав рук. Но Семен нагнал Гаврика, посоветовал:
— Скажи там своим, пускай Марусю с детьми заберут. Как бы худо ей не было…
II
Галину разбудил легкий стук в окно. Она привстала на тахте, прислушалась. Было темно, деревья в саду глухо шумели. Стук повторился. Галина вынула из-под подушки маленький браунинг. «Неужели Павлюк? — гневно подумала она. — Что за нахальные шутки!»
— Кто? — спросила она, подойдя к окну и, не получив ответа, распахнула створки, вгляделась в звездную темень.
Кто-то шевельнулся подле ствола груши, шагнул к окну.
— Галинка!
Женщина пошатнулась. «Не может быть!» — мелькнуло в голове.
— Не узнаешь, Галинка? Это я…
— Господи! — невольно вскрикнула Галина; два года назад она без раздумий кинулась бы на этот голос, но сейчас недоверчиво переспросила: — Ты, Сеня?
— Я, я… Ты одна?
— Лезь скорее! — дрожа не то от ночной свежести, не то от внутреннего озноба, шепнула Галина.
Она нащупала на столике свечу и зажигалку и, когда пришелец, влез в комнату, завесила окно шторкой.