Они вернулись в зал послушать два финальных произведения: симфоническую поэму «Дезинтеграция в радости» молодого композитора Солуконова, а затем — торжественное великолепие марша Мейстерзингеров.
Когда они вышли из театра, была уже ночь; автомобиль, арендованный ими на целый день, ждал, чтобы отвезти их в небольшой, но первоклассный отель. Стэффорд Най пожелал Ренате доброй ночи, в ответ она негромко сказала:
— В четыре утра. Будьте готовы.
Она вошла в свою комнату и закрыла за собой дверь; он пошел в свою.
Ровно без трех минут четыре следующего утра в его дверь тихонько поскреблись. Готовый к выходу, он открыл дверь.
— Машина ждет, — сказала она. — Идемте.
Они позавтракали в маленькой гостинице в горах.
Погода была ясной, горы прекрасны. Порой Стэффорд Най задавался вопросом: что же, черт возьми, он здесь делает? Он все меньше и меньше понимал свою спутницу. Она почти все время молчала. Он поймал себя на том, что разглядывает ее профиль. Куда она его везет?
Какая у нее на самом деле цель? Наконец, когда солнце уже заходило, он осведомился:
— Можно спросить, куда мы едем?
— Спросить можно.
— Но вы не ответите?
— Я могла бы ответить. Я могла бы вам что-то рассказать, но к чему это? Мне кажется, что если вы приедете туда, куда мы направляемся, не получив прежде от меня разъяснений, которые все равно покажутся вам бессмысленными, то ваши первые впечатления будут гораздо сильнее и значительнее.
Он внимательно посмотрел на нее. На ней была отделанная мехом твидовая куртка, явно по последней иностранной моде, — идеальная одежда для путешествий.
— Мэри-Энн… — задумчиво произнес он, и в его голосе прозвучал вопрос.
— Не сейчас, — ответила она.
— Ага. Вы все еще графиня Зерковски.
— В настоящий момент я все еще графиня Зерковски.
— Вы здесь у себя дома?
— Да, более или менее. Я здесь выросла. Мы каждый год осенью приезжали и подолгу жили в замке, это не очень далеко отсюда.
Он улыбнулся и произнес задумчиво:
— Какое прелестное слово «замок», звучит так внушительно.
— Да нет, у замков сейчас довольно жалкий вид. Они почти все в полуразрушенном состоянии.
— Это же страна Гитлера, не правда ли? Мы ведь недалеко от Берхтесгадена?
— Он вон там, дальше, на северо-востоке.
— Скажите, а ваши родственники и друзья приняли Гитлера, поверили в него? Может быть, мне не стоило спрашивать?
— Они не одобрили ни его самого, ни его идеи, но говорили: «Хайль Гитлер». Они смирились с тем, что произошло в их стране, а что еще им оставалось делать?
Что вообще можно было сделать в то время?
— Кажется, мы едем к Доломитам?