Он догнал Ирландца уже на лугу — тот чуть слышно свистнул из-за кустов, когда ярл проходил мимо. Ничего нового беседа с Конхобаром не дала — он знал все то же, что и ярл.
— Может, мы ошиблись с колокольней? — предположил Ирландец.
Хельги отрицательно качнул головой:
— Вряд ли. Здесь нет больше высоких башен, а редкие скалы, что к югу на побережье, низки, да и не скалы это, скорей, утесы. Ты не забывай, сигнал должен быть хорошо виден с моря… по крайней мере в солнечную погоду.
— Следовательно, он должен быть размером с саму колокольню, — невесело усмехнулся Ирландец. — Ну, или почти.
— Вот-вот… — Хельги вдруг напрягся, взглянув на собеседника сделавшимся неуловимо чужим взглядом, тем самым. — Ты можешь сейчас спросить кое-что у этого своего приятеля, Оффы, кажется… Он ведь с утра уже толкался у врат обители — точил лясы с монахами да пришедшими стилтонскими лэтами.
— Да, — мгновенно напрягся Конхобар. — Что именно я должен узнать?
— А сам не догадываешься?
Качнув головой, Ирландец испытующе посмотрел на ярла, усмехнулся и, поклонившись, быстро зашагал обратно к монастырю. Хельги долго смотрел ему вслед и думал, и думы его были не очень-то веселы. Очень похоже, опять кто-то решил за него — истинный норманнский ярл, тем более такой молодой и горячий, вряд ли бы стал близко общаться со столь колоритной сволочью. Правда, надо сказать, сволочью умной и в данных условиях — куда как полезной. От того же Снорри, например, здесь пока не было никакого толку.
Пройдя в обход, мимо луга и рощи, ярл добрался до монастыря лишь к обедне. Встретил в воротах Ирландца — тот, видно, нарочно его дожидался, — чуть дернул подбородком — как, мол? И досадливо поджал губы — Конхобар лишь виновато пожал плечами в ответ. Выходит, и здесь пустышка. А можно было бы догадаться: ну что такого о монастырских делах может знать Оффа? Он что, особо приближенная персона? В лучшем случае только то ему станет известно, о чем толкуют между собой монахи, вообще-то люди, мало склонные к пустой болтовне, или вон что треплют языками столпившиеся во дворе мужики. Ага, вот и отец Этельред, явился не запылился, взлетел, сокол наш, на старую винную бочку, что стояла напротив лестницы неизвестно с каких времен. Нечего сказать, хорошую трибуну выбрал себе отец-проповедник! Собравшийся во дворе народ принял его с благоговением, выслушал, можно сказать, доверительно, покричал что-то с истовым рвением — и быстро затопал прочь вслед за двумя дюжими монахами. Судя по радостным физиономиям мужичков, от деревенских дел их оторвали ненадолго, максимум дня на два, как и обещал отец Этельред хитромудрому ярлу. Сам настоятель проводил лэтов отеческим благословением, затем, когда последний мужик скрылся за воротами, слез с бочки, смачно зевнул, повернулся было к лестнице, ведущей во внутренние апартаменты… и вдруг замер в задумчивости. В той самой задумчивости, когда вспомнишь вдруг, что вроде как бы забыл что-то важное, и даже ухватишь-таки мысль — о том, что именно забыл, — да так и не решишь окончательно, то ли исполнить задуманное, то ли и так сойдет. Постояв некоторое время, аббат наконец принял решение. Жестом подозвал к себе мальчишку-послушника, что-то шепнул на ухо — мальчишка понятливо закивал — и, дав отеческого пинка, выпроводил за ворота. Обернулся, соизволив-таки заметить Хельги: