— Больше нельзя, шкипер.
— Ни в коем случае, — сказал я и унес питье на подоконник. — Мы должны говорить о деле, мистер Сомс.
Знал бы я, что его так быстро разберет! Какой теперь толк от него. Но я не спешил уходить, я вслушивался в его речь с некоторой надеждой, — авось не совсем перестанет соображать, вдруг удастся узнать что-нибудь.
— У Харта есть деньги, — сказал он., — Если ты будешь доказывать своим, что Харт врет, тебе от этого легче не станет. Только красным поможешь.
Я ждал, что́ будет дальше.
— Ты упрямый парень, капитан. Эта история с пленными из двести шестого лагеря — главный его козырь. Он не отвертится, если его как следует прижать. Будь спокоен. Поверещит, конечно, но ускользнуть не удастся. Пятьсот легко можно взять, а то и тысячу. Разумеется, он попросит у тебя гарантию, — ну, что ты, дескать, благодаришь преподобного Харта за трогательную проповедь о твоем сыне и проклинаешь красных. Несколько строк. Что с тобой, шкипер?
Не знаю, как я не ударил его. Не помню, как я сумел удержаться, чтобы не разбить эту подлую рожу. Я только схватил его повыше локтя и крепко сжал.
— Не смейте трогать моего Акселя, — сказал я. — Не смейте трогать! Слышите!
«Жаль, что Харт уехал, — думал я, спускаясь с лестницы. — Я бы поговорил с ним. Проклятые проходимцы! И зачем власти пускают таких сюда. Я бы и на пушечный выстрел не дал подойти к нашей земле».
В зале горланили янки. Стиг стоял у их столика с полотенцем и подносом.
Я вышел на улицу, сделал несколько глотков прохладного воздуха и вдруг понял — нет у Харта никаких сведений об Акселе. Им нечем доказать, решительно нечем — вот в чем дело. Поэтому-то они суют мне свои деньги. И Аксель, может быть, жив. Они выдумали насчет Сибири, насчет русских, — это ведь для них козырь. Козырь для них, и больше ничего. Непременно надо рассказать Арвиду. Пусть знает, кого он принял в своем городе.
Но где же правда об Акселе? Неужели я никогда не найду ее! Ей-богу, все точно сговорились, чтобы спрятать от меня правду.
В сквере ветер шевелил мормонские плакаты, сыпал песок на скамейки. Я сорвал один плакат, скомкал и сунул в мусорный ящик. Я собирался проделать то же с остальными, как услышал:
— Дядя Рагнар!
— Остренькая! — вырвалось у меня. — Ты почему здесь?
Христина зябко ёжилась, на ней была легкая кофточка с рукавами до локтей.
— Там пьяные, дядя Рагнар. Я боюсь.
— Ты что? К себе в дом боишься? — удивился я. — Сама хозяйка — и боится.
— Я не буду жить там, дядя Рагнар.
— Ты с ума сошла, девочка!
Но нет, она, оказывается, решила твердо. Она больше ни за что не вернется к Стигу.