— Вас уже водили на допрос? — помолчав, спросила Джоанна.
— Нет, я тут недавно. Тут иногда по две недели не вызывают, вот что плохо. Я у тех расспрашивал, кого водили.
— А на этих допросах… не бьют?
— Да как когда! Зависит, какое обвинение и кто допрашивает. Ну, а в общем… по настроению. А ты что, боишься?
— Боюсь, — тихо сказала Джоанна.
— Ну, понятно… А ты не бойся, понимаешь? Нужно разозлиться, тогда ничего не страшно. Мне вот при аресте здорово всыпали, а я так разозлился, почти ничего и не почувствовал! Ну, почувствовал, конечно… Но не так, чтобы уж очень. Я теперь ничего не боюсь.
— Вам хорошо, — сказала Джоанна, — вы умеете разозлиться и ничего не чувствовать… а я не умею. Вообще я не переношу никакой боли. Конечно, я боюсь, но что я могу с собой сделать! Меня сразу после ареста допрашивали в командансии, в Халапе, — комендант почему-то решил, что я знала местных профсоюзных деятелей, и спрашивал, куда они убежали. А я ведь действительно ничего не знала, я ведь не здешняя. Так он сказал: «Ты лучше не фокусничай, мы все равно выколотим из тебя любое признание, какое захотим». Правда, потом они ничего со мной не сделали и отправили сюда. Но раз они сами говорят такие вещи, как я могу не бояться?
Паренек посмотрел на нее с сожалением и покачал головой.
— Эх ты, а еще в газете пишешь… Ты держи себя в руках, а то будет плохо. Здесь распускаться нельзя, это главное… Пугать они тебя будут по-всякому, это ихнее ремесло — людей пугать, а ты не слушай, и все!
Он помолчал и спросил:
— Тебе сколько лет?
— Двадцать три…
— У-у-у… Я думал, меньше. А зовут как? Хуана? Меня — Педро. Ты чего ж это, — он кивнул на ее руку без обручального кольца, — еще не замужем?
— Моего мужа убили, — сказала Джоанна, — две недели назад.
— Простите, — смутившись, пробормотал паренек, сразу перейдя на «вы». — Я не знал, сеньора… Ваш муж тоже писал против них?
— Вообще он был членом ГПТ, но он погиб при воздушном налете. Педро, не нужно называть меня сеньорой, и давай говорить друг другу «ты». Хорошо?
Голос ее вздрогнул. Она почувствовала вдруг, как ей нужна, как предельно необходима простая человеческая дружба — именно здесь, в этом аду, во власти тех, от кого она не могла ждать никакой пощады.
— Хорошо, — кивнул Педро, поняв ее состояние. — Будем друзьями, Хуанита. Ты не бойся, со мной не пропадешь! Я буду отдавать тебе половину своей воды, хочешь? А я пью совсем мало, я себя приучил…
Ее вызвали на шестой день, около десяти утра. Солнце было уже высоко; Джоанна сидела на своем месте с закушенными от боли губами, прислушиваясь к нарастающей ломоте в висках. Кто-то выкрикнул ее имя, но она не придала этому никакого значения — звуковые галлюцинации мучили ее теперь постоянно. Через минуту к ней пробрался Педро.