Она соскочила с парапета, отряхнула платье и направилась в дом. Возле двери в столовую ее остановил нестройный гул возбужденных голосов.
— О какой справедливости вы мне толкуете? — яростно кричал дон Руфино. — Когда это у нас было справедливое правительство, черт бы вас побрал, когда, при каком президенте, я вас спрашиваю? При Хорхе Убико, что ли?
— Руфино, не кричи, тише…
— Мы вас слушаем, падре.
— Ти-ше! — оглушительно закричал кто-то. стуча ребром ножа по тарелке.
— Говоря слово «справедливость», — услышала Джоанна негромкий, но отчетливый голос священника, — мы подразумеваем тот порядок вещей, который существует на земле уже две тысячи лет, который создан не нами и который мы никому не позволим менять. Особенно если то, что нам навязывают взамен, является продуктом материалистической ереси коммунизма. Полагаю, я высказываюсь достаточно ясно? Этот порядок уже десять лет систематически и нагло попирается нашим тоталитарным правительством…
— Еще бы! — хрипло захохотал дон Руфино, перебивая отца Фелипе. — Еще бы! Признайтесь, падре, сколько тысчонок вы потеряли на экспроприации церковных земель, э?
— Сын мой, — елейным голосом отозвался тот, — христианский долг повелевает мне оставить без внимания ваши недостойные намеки, тем более что…
Джоанна отошла от двери. «Противный иезуит, — подумала она, направляясь к себе, — послушать его, так и в самом деле пожалеешь о временах Нерона…»
Вздохнув, она повернула дверную ручку и снова очутилась среди шума голосов, смеха и раздерганной, лязгающей музыки.
— Прошу прощения, господа, я немного посидела на воздухе, голова что-то заболела… Нет-нет, сейчас уже все в порядке, спасибо…
Заметив Долорес среди танцующих, Джоанна погрозила ей пальцем и многозначительно улыбнулась.
Далеко за полночь, когда в доме, наконец, все затихло, донья Констансия вошла в комнату племянницы. Джоанна, уже в пижаме, сидела на полу возле открытой радиолы, скрестив по-турецки ноги, и рассеянно перебирала пластинки. Увидев тетку, она улыбнулась и сняла с диска лапу проигрывателя, оборвав какую-то печальную мелодию. Донья Констансия, плотнее запахнув цветастый халат, удобно расположилась в кресле и открыла принесенную с собой баночку кольдкрема.
— Ты очень устала сегодня, дорогая? — спросила она томным голосом, быстрыми движениями распределяя мазки крема по своему лицу. — Я, признаться, безумно… Все эти приемы так утомляют… Особенно, когда хочешь, чтобы все было comme il faut…[26] Чему ты смеешься?
— Вашей боевой раскраске, тетя! Вот увидите, я когда-нибудь исподтишка сфотографирую вас во время вечернего туалета. Серьезно, эти белые мазки выглядят просто феноменально при вашей смуглой коже…