— Не в том дело, Гальван, — сказал он сдержанно. — Я не говорю, конечно, что нам нужны русские порядки, это так. Но насчет церквей вы не правы, я сам видел недавно один журнал, и там снят русский папа на каком-то правительственном приема старый такой, в очках и с белой бородой…
— Что-то я не слышал, чтобы у русских был па-» па, — с сомнением отозвался Гальван. — Они еретики, откуда у них может быть папа?
— Ну, ихний папа, называется он как-то иначе, не в том дело. Я это к тому вспомнил, что вы сказали насчет сожженных церквей. Так вот, я говорю, никто и не заставляет нас устраивать у себя русские порядки, каждый народ живет по-своему. Руис вот сейчас сказал, что ихняя революция за одну декаду добилась куда большего, чем наша. Так она и была не такой, как у нас!
— Ясно! Тебе русская революция кажется лучшей, — проворчал контрамаэстро. — А я так вполне доволен нашей, гватемальской. Политикой я сроду не занимался, но что рабочему человеку жить стало легче, это я вижу не хуже всякого.
— Погодите, Гальван. Я тоже гватемалец, а не русский. Я читал разные книжки про русскую революцию и встречался с русскими моряками, так что кое-что знаю. Может, и не все, но кое-что. Наверняка и у них не все шло гладко. Вот в прошлом году получилась эта история с министром внутренних дел, но что там по-настоящему здорово, так это ихнее единство. Там все правительство думает одинаково и одинаково действует. А у нас в правительстве даже сейчас есть разные люди: одни гнут в одну сторону, другие в Другую, а получается от этого только задержка…
— Вы давайте жуйте! — сказал Гальван остальным. — А то проболтаем весь перерыв, поесть не успеем. Политикой, парни, сыт не будешь.
— Эрнесто, — спросил Педро, — а богатых русские действительно всех поубивали?
— Как кого, чико, не думаю, чтобы всех. Богатые сами оттуда уехали после аграрной реформы и национализации. Ну, а кто не захотел уехать и сопротивлялся, тех, может, и поубивали. Там ведь была гражданская война.
— Я знаю! — воскликнул Чакон. — Помнишь, Петисо, я тебе приносил комикс «Принцесса Дунья»?
— Донья, — поправил Васкес. — Индеец ты, что ли? Правильно говорится: «донья».
— Иди ты! — отмахнулся подмастерье. — Дунья — это русское имя, а никакая не донья. Комиссар расстрелял ее родителей, а она сама была красивая, каррамба, как Марилин Монро…
— Ух, будь я проклят, — вздохнул Руис, тряся перед собой сложенными ладонями. — Слышать уже не могу этого парня с его комиксами! — Допив кофе, он отодвинул чашку и повернулся к электрику. — Видишь, Эрнесто, это самое ты и сказал — что наша революция застряла на полпути. А со мной спорил.