Спустя какую-нибудь тысячу тысяч сердечных ударов и воображаемых капель вверху заскрипела дверь. Узник прищурился. За время сидения в погребе его глаза успели отвыкнуть от света. Неяркое сияние свечи почти ослепляло. В ее желтом ореоле обрисовались ступеньки лестницы и фигура спускавшегося человека. Человек в красной сутане и маске. Невысокий. Приземистый. Кажется, с брюшком. От него пахло бриолином и дешевой туалетной водой. Человек не был опасен. От опасных людей пахнет не так.
Человек осторожно, тщательно выбирая, куда поставить ногу на скользких и сточенных временем ступеньках, спустился в подвал. У маски, скрывающей его лицо, не было ни рта, ни носа – лишь провалы глаз. На мгновение узнику вспомнился сверкающий шлем Золотого Полководца. Свет из прошлого разогнал тени, и сердце пропустило два удара – как и всякий раз, когда бывший военный вспоминал его… ее. Прошлое сверкнуло и угасло, оставив сырой погреб и приземистого тюремщика со свечой в руке. Тюремщик присел на корточки и, выпростав из рукава сутаны руку с короткими и толстыми пальцами, вытащил изо рта узника кляп. И снова что-то блеснуло во тьме, блеснуло примерещившимся золотом и кровожадным рубином. На среднем пальце правой руки краснорясого было кольцо. Массивный золотой перстень в форме петушьей головы, а на месте петушиного глаза – алый камень. «Надо запомнить, – подумал старый военный, – вот по этому перстеньку я тебя потом и узнаю». Узник облизнул губы и приготовился.
– Вы меня хорошо слышите? – спросил тюремщик. Свечу он держал низко, и от того глазные отверстия маски казались глубокими, как две ведущие в бездну шахты, а длинный нос выдавался вперед подобием птичьего клюва.
– Я вас слышу. Что вам от меня нужно? По какому праву?..
Нет, с тюремщиками разговаривают не так.
– Как вы посмели меня захватить? Я граф Роган фон Вольфенштауэр, глава полиции Города, ветеран трех военных кампаний. Вы соображаете, что с вами сделают, когда поймают?
– Вя-вя-вя, – сказал человек с бесконечным презрением. – Бя-бя. Болтайте языком, пока можете.
– Ты как разговариваешь с дворянином и офицером, мразь?!
– Как хочу, так и разговариваю, – хмыкнул тюремщик. – Мог бы и вообще не разговаривать. Мог бы распороть тебе брюхо и накрутить на шампур твои кишки. Или на штык. Ты же так поступал, а, полковник? Ведь бывало? Накручивал на штык свежую, па́рящую требуху?
– Я воевал…
– Ага, воевал. Поэтому требуху мы в список включать не будем. Там и так всего хватает.
– В какой еще список?
– В список твоих грехов… мразь. В список искажений Первообраза, тех самых, из-за которых мы и поныне обитаем в инферно. В список злодеяний, заставляющих светлого ангела Ориэля рыдать о судьбах мира и отдаляющих час общего спасения…