Один из светильников у изголовья кровати горел, но лампочка была слабенькой, да к тому же матовый плафон делал ее неопасной для меня.
Анджелы нигде не было видно.
Дверца стенного шкафа открыта. Может быть, Анджела поднялась наверх для того, чтобы забрать что-нибудь отсюда? Однако в шкафу висела лишь одежда да стояли коробки с обувью.
Дверь, которая вела из спальни в ванную, была чуть приоткрыта, свет там не горел. Если внутри кто-нибудь притаился, я, стоя в освещенной комнате, представлял для него отличную мишень.
Наведя «глок» на темное отверстие между дверью и притолокой, я с предельной осторожностью приблизился к ванной. От моего толчка дверь легко отворилась.
Я уже собрался перешагнуть порог, но меня остановил запах.
Поскольку свет ночника не мог рассеять темноту в ванной, я вытащил из кармана свой миниатюрный фонарик. Его луч осветил красную лужу, расплывшуюся на белом кафельном полу. Стены также были забрызганы кровью.
Анджела Ферриман распласталась на полу, бессильно упав головой на край унитаза. Глаза ее были широко раскрыты, лицо – мертвенно-бледно, тело – безвольное, словно у мертвой чайки, которую я однажды нашел на берегу.
С первого взгляда я увидел, что у нее перерезано горло. Причем выглядело это так, будто убийца перерезал его в несколько приемов с помощью тупого зазубренного ножа. Я был не в силах смотреть на нее пристально и долго.
Однако пахло не только кровью. В тот момент, когда ее убивали, Анджела, видимо, непроизвольно испражнилась, и теперь тяжелое зловоние окутывало меня удушающим облаком.
Я посмотрел вправо: оконная створка распахнута. Это было не маленькое окошко, какие обычно можно встретить в ванной комнате, а настоящее окно – достаточно большое, чтобы через него мог ретироваться убийца, с ног до головы покрытый кровью своей жертвы.
Но возможно, окно оставила открытым сама Анджела, и именно через него преступник проник в дом. Прямо под окном располагался козырек крыльца. Убийца мог проникнуть в дом этим путем и им же ретироваться.
Орсон не лаял. Но ведь окно располагалось на фасаде, а пса я оставил на заднем дворе.
Руки Анджелы лежали вдоль тела, их кисти были полностью скрыты размотавшимися рукавами свитера. Она выглядела двенадцатилетней девочкой.
На протяжении всей своей жизни она отдавала себя другим людям. Теперь кто-то неизвестный, растоптав ее самопожертвование, окончательно забрал все, что от нее оставалось.
Мучительно содрогаясь всем телом, я отвернулся.
Я не испытывал вины за этот ужасный конец Анджелы. Я не приставал к ней с расспросами. Она сама позвала меня, сняв трубку автомобильного телефона и пригласив к себе. И тогда некто решил, что она должна умолкнуть – как можно скорее и навсегда. Возможно, неизвестные заговорщики сочли, что депрессия Анджелы представляет для них угрозу? Ведь она бросила любимую работу в больнице, считала, что ей не имеет смысла жить. И еще – была страшно напугана тем, что «превращается», что бы это ни означало. Этой женщине уже нечего было терять, и поэтому ее стало невозможно контролировать. Анджелу убили бы даже в том случае, если бы я не откликнулся на ее приглашение.