Надо было быть на редкость близоруким и тугоухим, чтобы не заметить, как смущенно Болеслав опустил глаза и как дрогнул его голос, когда он выговаривал последнее имя.
Очевидно, пан Анджей не страдал ни слепотой, ни глухотой, так как по губам его пробежала улыбка, он глядел на Болеслава с нескрываемым удовольствием.
— Вы, должно быть, часто бываете в Неменке? Такое близкое соседство…
— О, очень близкое, — ответил Болеслав, — тем более близкое, что панна Винцента — моя невеста.
Он произнес это с улыбкой, однако голос его снова дрогнул, а на лице быстро вспыхнул темный румянец.
Эта дрожь в голосе, появлявшаяся при каждом упоминании женского имени, и внезапные вспышки румянца на щеках у такого зрелого и мужественного по виду мужчины говорили о девственной свежести сердца, но вместе с тем и о страстности, о натуре, чувствующей горячо и сильно.
Разговор прервался. Болеслав опустил глаза и задумался, как бы забыв об окружающем; пан Анджей наблюдал его с благожелательным вниманием.
— Итак, — заговорил он наконец, — остается сделать последний шаг и сыграть свадьбу?
— До этого еще далеко, — отвечал Болеслав. — Панна Винцента еще очень молода, ей только семнадцатый пошел. По ее желанию и по воле ее тетки, а также по собственным соображениям, я решил подождать еще годок, хотя уже год, как мы обручены.
— Должно быть, вы откладываете свадьбу потому, что хотите лучше узнать друг друга?
— О, нам это уже не нужно, — живо возразил Болеслав. — Я знаю панну Винценту с детства, и так складывались обстоятельства, что последние пять лет, с тех пор как умер ее отец и она осталась круглой сиротой, — мать ее давно умерла, — мы виделись почти каждый день. Отсрочка же оправдана тем, что для женщины лучше принимать на себя обязанности жены и хозяйки дома, а затем и материнские труды тогда, когда она уже вполне готова к этому физически и морально. Впрочем, так она хотела, и сохрани меня Бог противиться ее воле.
— И вас не тяготит это долгое ожидание? — спросил пан Анджей, глядя на пылающие глаза Болеслава и слыша, с каким молитвенным жаром он говорит о своей нареченной.
— Нет, — ответил Топольский, — мы часто видимся, я уверен, что ее сердце принадлежит мне и что вскоре она будет моей, — этого мне достаточно. Да и теперешнее наше общение дает мне столько счастья, что, право, не знаю, сумел ли бы я это выразить, будь я даже первым поэтом на свете.
— Идиллия, сущая идиллия, — пробормотал пан Анджей, а вслух сказал: — И впрямь, когда вы говорите о вашей невесте, так и слышится, будто это средь полей и лесов льется песня под звуки пастушеской свирели. Хотелось бы мне увидеть вашу невесту.