Такова была эта зала.
Шлёма гордился ею, да и не только Шлёма, а и другие местные евреи. Проходя мимо корчмы, они задирали головы, глядели на окна и, показывая пальцем, говорили друг другу:
— Siehst du?[3] Занавески!
В это воскресное апрельское утро в зале находилось несколько молодых людей. Двое из них сидели у окна и пили чай. Вряд ли они выехали из дому не позавтракав, но чаепитие у Шлёмы, в особенности с добавлением рома, считалось среди посетителей залы признаком хорошего тона. Двое-трое других, взявшись под руки, прохаживались вокруг бильярдного стола, громко разговаривая и смеясь; сидевшие за чаем тоже смеялись, что не мешало чаепитию, поскольку пили они медленно, чуть не давясь каждым глотком; чай, к слову сказать, был здесь отвратительный.
Все эти молодые люди выглядели как крестьянские парни, одетые на господский лад. Их тужурки и пальто из тонкого сукна, шитые местными портняжкой Лейбой, евреем с седыми пейсами и красным носом, были либо чересчур длинны, либо коротки, огромные, бантами, галстуки резали глаз своей пестротой, а руки, грубые, мускулистые, загорелые, явно не были созданы для разноцветных перчаток, которые выглядывали у них из карманов или валялись на бильярдном столе.
Внезапно на улице, которую Шлёма для пущего форса велел вымостить у входа в корчму булыжником, быстро застучали колеса двуколки; молодежь бросилась к окнам.
— Снопинский приехал! — кричали все.
Дверь с шумом отворилась, и в комнату, помахивая тростью с золоченой ручкой, вошел Александр. Он был в элегантном платье светло-коричневого сукна, в темно-зеленых перчатках и в ловко сидевшей на голове шапочке.
— Как поживаешь, Олесь? Что так поздно, Олесь? — восклицали друзья.
— Как поживаете, пан Александр, мы ждем вас! — говорили менее близкие знакомые.
Александр бросил тросточку на стул и крикнул мальчику, который тут же показался в дверях:
— Чаю, Мойша!
Мальчик побежал исполнять поручение.
— Чаю с ромом! — крикнул ему вслед Александр. — Да только с настоящим, с ямайским, понял?
И начал здороваться с товарищами. Все так энергично пожимали ему руку, что лопнула зеленая перчатка, и так крепко обнимали и целовали, что с головы у него слетела шапка которую он не снял, войдя.
— А! — воскликнул он, бросаясь на диван. — Едва удалось сегодня вырваться из дому! Приехал к нам какой-то наш родич из Ковенской губернии, богатый человек, но скучный чертовски, ученый, а папа хотел, чтобы я с ним вместе поехал в костел. Но я не дурак! Как-то выкрутился! Во-первых, я бы тогда не успел побывать до богослужения в зале, а во-вторых, мой уважаемый родственник всю дорогу читал бы мне мораль.