Эти выезды продолжались две недели почти ежедневно. Пан Ежи был сердит и сильно озабочен. Всякий раз, возвратившись после визита домой, он ходил по комнате, заложив руки за спину, и бормотал:
— И чего только я не делаю ради этого дурака! В разгар жатвы!
Или начинал осыпать себя упреками:
— Ей-Богу, я сам валяю дурака! В разгар жатвы!
Но неизменно прибавлял:
— Может, женится, даст Бог, остепенится… В разгар жатвы!..
Снопинская дома сразу снимала клетчатое платье и атласную пелеринку, аккуратно складывала их в сундук и, переодевшись в миткалевый халатик, бегала с ключами в руках из одной кладовки в другую, проверяя, не убыло ли чего-нибудь за время ее отсутствия. А Александр похаживал по своей комнате, торжествующе щелкал пальцами и напевал:
— Винцуня будет моей! Будет моей! Вот! А Топольскому от ворот поворот!
Ездил и он с визитами приглашать на бал молодежь. Побывал он и в Тополине. Болеслав немного удивился неожиданному гостю, но, узнав, в чем дело, учтиво принял приглашение и обещал приехать. А когда Александр сообщил, что праздник устраивается главным образом для того, чтобы доставить удовольствие матери, и сказал о ней несколько нежных слов, Болеслав подумал: «Есть и у этого лоботряса добрые черты, раз он любит и уважает своих родителей» — и, прощаясь, крепко пожал Александру руку, так как, по обычаю всех хороших людей, больше жалел, чем осуждал.
В Неменке тоже сильно оживились. Тетушке хотелось, чтобы любимая племянница предстала перед соседями во всем блеске своей красоты, но Винцуню не надо было уговаривать, она сама лихорадочно готовилась к празднику. Болеслав радовался, видя ее снова оживленной и веселой, и говорил Неменской:
— Хорошо, что Винцуня развлечется. Может, этого ей и недоставало.
А про себя добавлял: «Ей семнадцатый год, а у молодости свои права. Боже меня упаси нарушать их».
И сам из уездного города привез Винцуне белое креповое платье, розовый шарф и венок из искусственных розочек на голову.
Наконец наступил день святой Анны, день, которого с нетерпением ждала вся округа. Внутренний вид адампольского дома неузнаваемо изменился. А дом был не маленький; когда-то в нем жили родители графини, и комнаты там были просторные. Прекрасно отделанные некогда полы еще сохранили остатки зеркальной гладкости, почти не выцвели стены, окрашенные в яркие цвета, — в старину красили прочно, — лишь там и тут были заметны следы разрушительного времени. В гостиной вместо прежней грубой ясеневой мебели стояла новая — премилые вещицы из красного дерева, купленные на деньги, которые Александр по секрету от отца занял у Шлёмы. Снопинского, вместе с его кроватью, ширмой и заваленным счетными книгами старомодным письменным столом, изгнали из спальни и кабинета и в обеих комнатах расставили ломберные столики и столики для закусок. То же было проделано и со спальней Снопинской, откуда вынесли несколько штук небеленого холста, бесчисленные мотки шерсти и, кажется, даже корзину с наседкой, препроводив все это на время во флигель, в комнатку Антоси. Самую большую комнату, освобожденную от катка со скалками, бельевых сундуков и гладильной доски, превратили в зал для танцев. Там-то на свежевыбеленных стенах развесили сделанные Александром светильники, окружив каждый гирляндой бессмертников и васильков; туда же снесли собранные по всему дому стулья и поставили их по стенам; все подоконники были уставлены огромными букетами роз и других цветущих растений. В другой комнате, тоже просторной, которая обычно пустовала, устроили столовую; там и тут на полах пестрели ковры и коврики, дешевые, но веселые и новенькие, только что купленные. По всему дому вертелись лакеи в белых нитяных перчатках, два повара, приглашенные из особняка графини, хлопотали в кухне, готовя паштеты, торты, мороженое, лимонад и прочее. Александр, с утра принаряженный, причесанный, надушенный, бегал из кухни в буфетную, из буфетной в кухню, всеми командовал, всех поправлял, что-то переставлял, прилаживал, явно чувствуя себя в своей стихии, причем не упускал случая чмокнуть в руку отца или мать, ошарашенных непривычной суетой и расходами, и с удовольствием видел, как в ответ на его ласку озабоченные и огорченные лица родителей разглаживаются и светлеют.