* * *
Когда г-н де Валанглен вернулся к себе и лакеем были зажжены восковые свечи, он заметил, что письмо было адресовано ему. На конверте стояло его имя, написанное крупным и твердым почерком. Сломав печать, он внизу листа прочел подпись девицы де Ла Томасьер. Г-н де Валанглен не был настолько молод, чтобы ему не приходилось уже раньше терпеть от женщин. Нет почти человека, который в уголке своей памяти не хранил бы какого-либо упрека на их счет. В самом деле, известно, каким образом лучшие из них без колебания поступают с людьми, которых они наиболее любят. Каждый, кто только подумает, припомнит в их поведении какую-нибудь прискорбную несправедливость. Одним приходится жаловаться на их жестокость, другие не могут похвалиться их добротой, но все вспомнят о том, что в них есть изменчивого, делающего ненадежною как самую спокойную из них, так и самую губительную. Г-н де Валанглен, как и каждый из нас, в силу обстоятельств своей жизни мог бы собрать немало доказательств того, чего следует бояться, когда любишь. Он очень хорошо понимал, сколь многим рискуешь, полагая свое счастье в любви, так как знал, что оно зависит не просто от случая, порою благоприятствующего, но от каприза, являющегося постоянной угрозой. Он испытал эту истину в разное время своей жизни и при разных обстоятельствах, но он верил, что благополучно покончил с подобным непостоянством и нашел в лице девицы де Ла Томасьер то, к чему человек сорока лет более всего стремится, именно то, на чем можно основать свое спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Поэтому по мере того, как он пробегал письмо, на лице его отражались удивление и возбуждение, вскоре перешедшие в бешенство.
Впечатление от письма было таково, что он вскочил, скомкав в руке бумагу. Шляпа его полетела в угол залы, а кулак, опустившийся на стол, заставил подпрыгнуть медный канделябр. У него было лицо человека, вышедшего из себя, ибо он был так взбешен, что мог дойти до грубостей и оскорблений. Таким образом, в первом порыве гнева целая буря проклятий вылетела из его уст. Когда припадок утих, — а продолжался он добрые четверть часа, — г-н де Валанглен вернулся к письму. Он не принадлежал к числу тех, кто отдается первому порыву, и оказался в состоянии охладить свою горячность, чтобы здраво обсудить то, что показалось ему наиболее оскорбительным. Он снова перечел то, что писала ему девица де Ла Томасьер.
«Прежде чем перейти к настоящей цели этого письма, я не знаю, как умолять вас, чтобы вы не отнеслись плохо к признанию, которое я намереваюсь вам сделать. Правда, мне это тяжело сделать сейчас, но я должна сказать, что мне было бы еще тяжелее, если бы какое-нибудь земное чувство побуждало меня к поведению, к которому меня вынуждает, по отношению к вам, боже высокая и более могущественная причина. Мне было бы, сударь, стыдно признаться вам в одном из тех капризов сердца, которые столько девушек, не колеблясь, обращают в закон своих расположений и в основу своих поступков. Я не принадлежу к числу их, и я надеюсь, что вы не станете смешивать меня с ними. Я дорожу вашим уважением, и мне хочется надеяться, что вы не откажете мне в нем и тогда, когда вы выслушаете меня.