* * *
Уход в монастырь девицы де Ла Томасьер стал предметом общего обсуждения, и кто хотел узнать об этом подробнее, мог выслушать рассказ из уст самой г-жи де Ла Томасьер. Все сколько-нибудь значительные обитатели города приходили навестить покинутую и прослушать подробности столь удивительного происшествия. Добрая дама, польщенная интересом, который она вызвала к себе первый раз в своей жизни, охотно и без устали повторяла свой рассказ. Она прибавляла к нему, для некоторых, воспроизведение всего, что произошло при последнем разговоре, доходя до того, что укладывалась на том самом месте, где она упала в этот памятный день. Тем временем языки работали. Одни порицали бесчувственную дочь, которая ради воображаемого долга покинула в одиночестве престарелую мать. Другие отмечали, что г-жа де Ла Томасьер, по-видимому, довольно легко утешилась в своей потере, которая, в соединении с утратой мужа, должна была сделать ее безутешной. Истина была в том, что г-жа де Ла Томасьер нашла в своем двойном несчастии некоторое облегчение, правда, единственное, но от этого не менее для нее ценное. Будучи до крайности лакомкой, она всегда встречала препятствие этому своему влечению со стороны Ла Томасьера, который не позволял ей с полной свободой предаваться ему, из опасения, чтобы тучность, к которой его жена была весьма предрасположена, не увеличилась до смешного. Девица де Ла Томасьер, со своей стороны, совершенно так же поступала со своей матерью, так что теперь первый раз в жизни г-жа де Ла Томасьер могла поесть вдоволь. Никого не было рядом, чтобы ее удерживать, и эта свобода служила ей вознаграждением за многие горести.
По отношению к ее дочери мнения расходились. Некоторые восхваляли чуткость ее совести. Они удивлялись благородству ее дочерней жертвы и громко заявляли, что монастырь «Божьи Девственницы» скрывает теперь под своей кровлей истинную святую, которую в один прекрасный день без сомнения канонизируют. Духовенство, которому пришлось высказаться по этому поводу, выразило большую сдержанность. Господа члены капитула поговаривали между собой, что настоятельница монастыря «Божьи Девственницы», г-жа де Ларно, превысила свои обязанности наставницы и что одни лишь священнослужители имеют право решать о религиозном призвании и предписывать душам то, что им надлежит: не прибегать к их премудрости — это значит подвергать себя опасности печальных ошибок. Так как ни г-жа де Ларно, ни девица де Ла Томасьер не спросили их мнения, то они затаили обиду против обеих и покачивали головами. Некоторые из них, менее сдержанные, намекали, что мудро распределяемая милостыня или какое-либо благочестивое пожертвование могли бы столь же хорошо привести к цели, представляя еще то преимущество, что они освободили бы девицу де Ла Томасьер от избранной ею для себя участи, которая вела к отказу от светской жизни, а вместе с тем молодости и свободы. Один говорил даже, что, раз Ла Томасьер умер такой смертью, то возможно, что все подобные усилия напрасны, но что, с другой стороны, если внезапное раскаяние спасло его от ада, то чистилище, как бы там ни было, все же не такое место, чтобы церковь в конце концов не сумела освободить его оттуда с помощью особых средств, которыми она располагает и которые она бывает счастлива предоставить на пользу верующим. Но девица де Ла Томасьер не пожелала никого посвящать в свои намерения, которые она считала своим семейным долгом и которому она притязала осуществить по собственному разумению.