— Вы видите, сударь, — отвечал холодно и просто г-н де Валанглен, — что небеса вняли вашей досаде и приняли на себя заботу о вашей обиде. Они проявили даже крайнюю суровость, чтобы удовлетворить их. Они отняли у меня девицу де Ла Томасьер в ту самую минуту, когда я уже думал, что она принадлежит мне. Они привлекли ее с внезапной непреодолимостью, так, что мы оба потеряли ее, вы — не имея возможности ее получить, а я — удержать. Это составляет некоторое различие между нами, и преимущество, сударь, не на моей стороне, ибо, будь вы моим злейшим врагом, я не пожелал бы вам оказаться на моем месте и терпеть мои мучения.
Г-н де Валанглен сам удивился, что так заговорил. Он огляделся вокруг себя, как если бы не вполне понимал, где он находится. Огонь потрескивал в камине. Вино краснело в стаканах. Г-н д'Эгизи вертелся на стуле своей маленькой забавной персоной. Лицо его терялось в локонах обширного парика. Г-н де Валанглен смотрел на него внимательно и спрашивал себя, неужели это действительно он сам, ведущий беседу с человеком, которого он едва знает, притом более всего с его смешной стороны и, во всяком случае, недостаточно, чтобы обсуждать с ним такой интимный и горестный предмет. Не сам ли он затворился в пустынном Болиньоне для того, чтобы никто не мог докучать ему расспросами о том, что ему хотелось утаить от всех? Он бежал в уединение от всякого неуместного любопытства; он подавил в себе желание найти утешение для своей печали в том, чтобы с кем-нибудь поделиться ею; он запретил себе поверять свои мысли кому-либо кроме самого себя, и потому он внезапно удивился тому, что высказал самые потайные из них какому-то г-ну д'Эгизи, которого, повстречайся тот ему на улицах Куржё, он удостоил бы лишь самого сухого поклона и самого холодного приветствия.
Странная непоследовательность! Но разве не бывают минуты, когда язык наш сильнее нашего молчания, когда субстанция накопившегося в нас страдания выступает, можно сказать, как пот, в невольных словах? Эта необходимость столь сильна, что она предает нас первому встречному, причем даже наше изумление не успевает помешать нам так поступить.
— Хотя, подобно вам, я хорошо вижу разницу между нами, — отвечал г-н д'Эгизи, — разница эта представляется мне иною, и не к моей выгоде. Позвольте мне, сударь, объяснить ее по-своему, и окажите мне честь некоторым терпением.
Г-н де Валанглен приблизил свои руки к огню и стал греть их попеременно.
— Подумайте, сударь, — продолжал г-н д'Эгизи, — о состоянии, в котором я оказался, когда этот старый негодяй де Ла Томасьер столь тягостным образом отказал мне в руке своей дочери. Я любил ее, сударь, так же, быть может, как любили ее и вы. Прибавьте к этому, что отказ был чрезвычайно вежлив. Хитрая лиса не сказала мне ничего такого, чем бы я мог оскорбиться, но его пренебрежение не было для меня от этого менее жгучим. Вы скажете мне, сударь, и я не стану вам возражать, что я не заслужил чести, которой домогался, и что девица де Ла Томасьер была достойна лучшего человека, нежели я? Вы в этом правы, сударь, и дальнейшее доказало это, ибо вы достигли успеха там, где я потерпел неудачу, так как вы получили согласие и от ее отца и от нее самой, и, не случись непредвиденного обстоятельства, она была бы теперь вашей женой.