На г-на де Валанглена разговор с г-ном д'Эгизи произвел именно такое действие. Образ девицы де Ла Томасьер начал мало-помалу удаляться от него, становясь неясным, и он делался к нему нечувствительным. Уверенность в том, что она, в конце концов, принадлежит только богу, необычайно успокаивала его, и он почерпал в ней нечто вроде эгоистического удовлетворения. Вскоре он стал искать иных впечатлений вокруг себя. Приближение весны, прежде всего, обратило его внимание на зазеленевшие леса, окружающие Болиньон. Эти места, к которым он вновь ощутил сильную любовь, показались ему лишенными различных вещей, которые ему захотелось завести как можно скорее. Он велел вызвать из Куржё рабочих. Они выполнили ряд работ, которые приятно заняли его. Перед замком был вырыт прямоугольный бассейн, который надлежало украсить статуями. Эти фигуры не выбрасывали фонтанов, но грациозно гляделись в окружающие воды, чудесно отражавшие их повторенные бронзовые тела. В лесу прорубили несколько аллей, в том числе одну очень широкую, ведущую к манежу из зелени; здесь г-н де Валанглен мог гарцевать, как ему вздумается. Разница была велика между этим Валангленом и тем другим, который зимой скакал по дорогам, опустив повода.
Эти перемены, а также сельские красоты Болиньона, о которых распространялся в Куржё г-н д'Эгизи, останавливавший свою карету у всех ворот, чтобы рассказать о них, доставили г-ну де Валанглену посещения господ де Парфонваля и де Рантура. Они нашли его очень приветливым и слегка пополневшим. Он им все показал и отпустил их весьма довольными. Он отдал им визит. В течение лета он несколько раз появлялся в Куржё; год спустя примерно после смерти толстяка Ла Томасьера, случившейся, как известно, в середине сентября, он явился засвидетельствовать свое почтение его вдове. Г-жа де Ла Томасьер показалась ему ужасной. Она приняла его с необычайным радушием и веселостью, и он спрашивал себя, выходя от нее, неужели это та самая особа, которую он видел на полу, поперек порога, в тот день, когда ее дочь с такой живостью переступила через рухнувшее тело мамаши. Казалось, она совершенно забыла о своем горе. Г-н де Валанглен осведомился у нее о затворнице. Г-жа де Ла Томасьер гордилась ею; слава святости ее дочери начала распространяться. Она почти что благословляла ее счастливое призвание, видимо, совершенно забыв, что оно вызвано было еще совсем недавней смертью. Надобно сознаться, она вовсе об этом более не думала. Разве не занимался кто-то другой тем, чтобы извлечь Ла Томасьера из чистилища, где он искупал, без сомнения, свое неумеренное пристрастие к пастушкам и служанкам? Ибо г-жа де Ла Томасьер отнюдь не скрывала, что у нее были основания жаловаться на своего мужа в отношении супружеской верности, которую он должен был хранить к ней, но которую не слишком-то соблюдал, хотя она и была всегда готова пожертвовать частицей своего спокойствия, чтобы удержать его возле себя, предоставляя ему радости, которые он предпочитал искать в другом месте. И толстая г-жа де Ла Томасьер жеманилась так, словно ее рыхлые и дряблые прелести могли быть заманчивым блюдом для того, кто захотел бы их отведать.