Во всем этом было нечто, способное смутить мою беспечность. Признаюсь, сначала я так к этому и отнесся, но чувство это длилось недолго, и я вскоре стал ощущать своеобразное удовлетворение. Старый сенатор Бальдипьеро сказал правду. Нависшая надо мною угроза, будучи достаточно отдаленной, чтобы не стать навязчивой, помогала мне полнее жить настоящим ввиду неверности будущего. Лица женщин приобрели в моих глазах совершенно новый интерес: я искал среди них свою незнакомку. Хотя мало было вероятия, что я встречу ее здесь, во всей этой истории было слишком много случайного, чтобы не ожидать и в дальнейшем вмешательства в мою жизнь случая, который рано или поздно способен свести меня лицом к лицу с моим врагом. Известие о смерти старого Бальдипьеро, полученное мной вскоре после того, поддерживало во мне некоторое время эти мысли. Старик завещал мне, умирая, свою виллу со всей находящейся в ней обстановкой.
Я не спешил вступать в обладание этим прекрасным местом. Я был в это время влюблен в одну знатную даму, которую окружал своим пылким поклонением. Любовь к ней заставила меня все забыть: и завещание сенатора, и продолжительность моего отсутствия, и опасность, о которой я был предупрежден. Что значат яд или кинжал для того, кого любовь ранит своими жесточайшими стрелами и терзает своим острейшим ядом?
Примерно по истечении года, который я отчасти провел в путешествии, пытаясь освободиться от моей несчастной страсти, я почувствовал внезапное желание увидеть вновь свою родину, а в особенности нашу Венецию. Я находился тогда в Амстердаме, который напоминает ее своими каналами, но не сравнится с ней ни цветом своего неба, ни улыбкой своих женщин. Сидя за игорным столом, я то выигрывал, то проигрывал, и вдруг среди монет, рассыпанных на сукне, натолкнулся на золотой цехин. Я взял его и перевернул в своей руке. Крылатый лев был отчеканен на его гражданском металле. И в этот миг я увидел нашу Венецию, ее бесчисленные каналы, ее небо, дворцы и компанилы, розетки из розового мрамора на дворце Альдрамина и красноватый фасад твоего дома, Лоренцо, с его тремя ступеньками водного подъезда. Я внезапно очутился мысленно на набережной Скьявоне, как в тот день, когда, стоя рядом с синьорой Бальби, я решил отправиться в путешествие. Большая белая чайка пролетала в прозрачном воздухе лагуны. Синьора Бальби бросала зерна голубям. Они были жирными, хорошо откормленными. Мне показалось, что я беру одного из них в свои руки; он теплый и белый, и на его проколотом кинжалом горле — алое как кровь пятно.