Взволнованная чувством, которое еще томило душу, причем не меньше, чем неприятный инцидент, Алиса одернула юбку.
— Что же вы в темноте сидите? Если позволите, я зажгу светильник. Или, может быть, вы хотите, чтобы я прислал юнгу?
Посмотрев на мужчину, который внезапно появился в ее каюте, Алиса подумала, что второй вариант был бы намного предпочтительнее, но сказать об этом значило проявить бестактность.
— Я была бы очень благодарна, если бы вы зажгли светильник.
Мужчина, восприняв ее слова как приглашение к действию, извлек из кармана коробок спичек. Алиса заставила себя улыбнуться.
— Сейчас…
Когда в каюте стало светло и мужчина повернулся к ней лицом, Алиса увидела водянистые глаза человека, который разговаривал с ней в порту, а потом привел ее в дом миссионеров.
— Ну вот, — улыбнулся он, все еще сжимая пальцами горящую спичку, пламя которой отражалось на его широком лбу. — А теперь позвольте представиться, меня зовут Сэнфорд Роули.
Когда мужчина ушел, Алиса долго не сводила глаз с двери, отделяющей ее каюту от узкого коридора. Сэнфорд Роули. Именно это имя называл священник… Это был тот самый человек, который оплатил ее пребывание на корабле. В висках застучало. Почему он не представился сразу, когда она поднялась на борт? Зачем дожидался, пока они выйдут в море? Эти вопросы не на шутку взволновали Алису, однако внезапно пришедшая на ум мысль заставила ее отвлечься от них. Каким образом Сэнфорд Роули попал в ее каюту? Она не слышала, чтобы к ней стучались… Может, она забыла закрыть дверь? Нет, она точно помнила, что закрывала ее. Но он все же как-то вошел.
В полном смятении Алиса посмотрела на закрытую дверь.
То, что Роули оказался в каюте без ее помощи и совершенно свободно, могло означать лишь одно: у него есть свой ключ. Но еще страшнее было то, что, оплатив ее поездку на Ямайку, он, видимо, решил, что тем самым получил право пользоваться своим ключом в любой момент, то есть когда ему заблагорассудится.
— Он сбежал, уехал из страны! — Пол Тарн посмотрел на человека, с которым дружил уже много лет. — Куда-то за границу, хотя я разговаривал с ним всего несколько дней назад.
— Так-то оно так, — ответил Иосиф Ричардсон, — только в поместье все думают, что он подался на плантацию, где у него есть свой дом. Говорят, что после того как ты ушел, он стал бегать по Банкрофт-холлу как ужаленный, а затем приказал собрать вещи и драпанул в тот же день.
— А что с его матерью?
Отложив последнее из растений, которые он пересаживал в горшки, Иосиф вздохнул и покачал головой.
— Леди Амелия… — В его голосе, еще секунду назад пропитанном ядом, послышались сочувствующие нотки. — Жалко мне эту женщину. Ребенок должен приносить матери радость, а ее сын испоганил ей всю жизнь. Теперь еще и сбежал, оставив расхлебывать кашу, которую сам же заварил… Вот что я тебе скажу, Пол: по этому подлецу давно тюрьма плачет, и, если бы сейчас Марлоу был здесь, я бы собственными руками его туда упрятал.