– Поразительно ваше описание пикника на берегу Гудзона в Нью-Йорке, где вы с двумя чернокожими жарили мясо и пили водку, а потом подрались. Как замечательно описана эта драка с черными бомжами под проливным дождем у дымного костра. Вы оглоушили камнем негра, а мимо проплывала баржа, и матросы смотрели на вашу драку. Это мое любимое место.
Лангустов самодовольно кивнул. Согласился с тем, что это великолепный образец современной прозы. Поощрял Бекетова на дальнейший разговор.
– А это описание ночного кафе на Монмартре, где вы курили гашиш, и огненная Эйфелева башня раскачивалась над Парижем, как маятник, и проститутка в красных чулках танцевала на столе, позволяя художникам целовать свою голую грудь, и вы вскрыли себе вену осколком стекла и написали на стене: «Натали», а потом лежали в клинике, и ржавое пятно на бинте напоминало бегущего зайца… Я перечитываю это место, наслаждаясь языком вашей прозы.
– Эта проститутка Натали умерла от передозировки. Ее нашли в канаве, недалеко от Сакра-Керра. – Лангустов мечтательно улыбнулся, то ли от сладостных парижских воспоминаний, то ли от творческих переживаний.
– И этот ваш рассказ о сербской пушке, которая обстреливала Сараево. Артиллеристы дергали за веревку, пушка с грохотом подпрыгивала, изрыгала дым. А усталые артиллеристы подносили новый снаряд. Они предложили вам дернуть за веревку, ваш снаряд разорвался где-то в центре горящего города, и вы гадаете, кого мог убить ваш снаряд – ребенка, женщину или пробегавшую мимо собаку. Это был ваш вклад в сербское сопротивление. Вечером вы пили с артиллеристами кислое вино, и во тьме, как огромный уголь, тлел подожженный город.
– Наутро на позицию приехал Караджич, он подарил мне книжку своих стихов, а я преподнес ему мою знаменитую «Боснийскую сагу».
– А ваше описание баррикады у Дома Советов в девяносто третьем году. Как священник в золотой епитрахили вел крестный ход среди обломков арматуры, поломанных досок, кусков асфальта. И в эту процессию вставали православные, и «красные» офицеры, и писатели, и бомжи, и юноши с деревянными ружьями, и жених с невестой в подвенечном облачении, и какой-то старик, похожий на языческого волхва, и гитарист с гитарой, и какой-то иностранец, не знавший русского языка. Все шли под блеклым солнцем, неся перед собой икону. Вы смотрели на них, и вам хотелось рыдать.
Лицо Лангустова, сухое, едкое, в колючих морщинах, умягчилось и стало печальным.
– Их всех сожгли в ночных крематориях. А меня судьба сберегла и куда-то продолжает вести. – Лангустов, казалось, забыл о Бекетове и погрузился в себя. В ту глубину, где таилась неразгаданная загадка судьбы, кидавшей его по парижским притонам, интеллектуальным европейским кружкам, военным окопам, русским тюрьмам, и он летел, оставляя искристый след своих стихов и романов. Как сгорающий в ночи бенгальский огонь. – Зачем вы ко мне пришли? Я знаю, что вы не у дел. Порвали с Чегодановым. Мне не ясна причина вашего разрыва.