Деревенька состояла примерно из тридцати домов. Все дома на одно лицо – в три окна на улицу, деревянные, с крытыми листовым железом крышами, с щербатым штакетником заборов, подпираемых с другой стороны буйно разросшейся сиренью.
Пройдя всю деревню и никого не встретив, Матвей и Ирка подошли к крайнему дому. Матвей поискал глазами, куда можно постучать, и, не обнаружив ничего подходящего, постучал в почтовый ящик. Сразу подниматься на крыльцо было неудобно. Все-таки чужой участок. Охраняется солью и дробью, так сказать.
Сразу за воротами стояло в ряд несколько мисок с раскисшей едой. Рядом лакал из лужи мордатый кот.
На стук в почтовый ящик не отозвался никто, включая почтальона.
– Ау! Хозяева! – гаркнул Матвей во весь голос.
– Тише! – робко сказала Ирка, хватая его за рукав.
– Зачем тише-то, гадкая мерзайка? – радостно встрял Антигон. – Орут, чтоб услышали! Тихо орать – какой смысл?
Он решительно перешагнул через давно завалившийся забор и зашлепал ластами в глубину участка. Когда раскачивающаяся спина Антигона скрылась за сараями, послышался собачий лай, и кикимор появился вновь. На этот раз он улепетывал, преследуемый разнокалиберной собачьей сворой. Мордатый кот залез на липу. Деловито залез, с достоинством, без спешки и суеты.
Свора подняла столько шума, что в крайнем окне мелькнуло лицо. Звякнула щеколда. На крыльцо вышел бодрый дед в трениках и овечьей жилетке. Борода у него была, как трехцветная кошка, – по краям седая, в центре же – желтоватая, с четкой рыжей полосой, в цвет прилагавшихся усов. Увидев хозяина, утихшая было свора забрехала втрое громче, оправдывая сам факт своего существования.
– А ну пошли, пошли! Не выслуживайтесь! – прикрикнул на псов дед и, раздавая собакам пинки, подхватил Антигона на руки.
– Не испугался, малец? Сколько тебе? Годов с пяток будет?
– Семь весной! – соврал Антигон, у которого одному только радикулиту было веков восемь.
– Ну так мы ровесники! В один ноль у нас разницы-то, а ноль-то не считается! Нету числа такого – ноль! – обрадовался дед. – Дачники?
– Туристы, – сказал Багров.
– Тоже хорешее дело. Ваш, что ли, робенок?
– Это наш средненький! – брякнул Матвей.
Ирка негодующе забормотала, хотя для нее эта шутка была уже привычной. В конце концов, многие люди не столько шутят, сколько выдают желаемое за действительное. У озабоченного – весь юмор вечно ниже пояса, пьяница шутит про выпивку, жмот – про деньги, ботаник – про Пруста и Бродского. Вот и Багрова, видно, тянуло стать отцом большого семейства.
Деда наличие у Ирки и Багрова старшеньких и младшеньких детей не удивило. Человек так устроен, что четко ощущает своих ровесников и лет по пять в плюс и в минус. Дальше же, как при стрельбе, идет уже большой разброс.