– Погодите! А оно вам все надо? – спросила она, когда стол после третьей попытки благополучно вписался в дверь кафедры.
– Что надо? – не понял Меф.
– Ну вот это все! – Дама кивнула на гору дипломных работ, лежащую на полу и задумчиво накренившуюся в сторону ближайшей стены.
Буслаев сказал, что надо. Дама подумала и, сказав, что ничего не обещает, записала его имя и телефон.
– А то мебель старая, тяжелая, а таскать некому. Все сплошь бывшие пианистки! Стул и тот вдвоем волокут!.. А фамилия у вас, дорогой мой, филологическая. Может, вам на филфак стоило поступать? На русское отделение? – произнесла она с размышляющей интонацией.
Университет Меф оставил обнадеженным и отправился домой пешком, хотя до его спального района было километров двадцать. Он шел, пытался, но все никак не мог устать.
Громадные, радостные, нескончаемые силы распирали его. Сил было столько, что, пройдя километров десять, он готов был вернуться обратно и по первому зову затащить стол еще куда-нибудь. Но столов его таскать больше не заставляли, и тогда он нашел в ближайшем дворе расшатанный турник и устремился к нему с жадностью, с какой пьяница устремляется на бесплатную дегустацию новых сортов водки.
Перекладина уличного турника была зачем-то выкрашена неизвестным умником, и слезавшая краска резала ладони. Обычно Меф подтягивался расчетливо. Не выматывал себя, заранее записывал количество подходов, абсолютный максимум, рабочий процент от максимума, время отдыха. Нет смысла надорвать себя сегодня, чтобы завтра не сделать ничего. Сейчас же цель была другая – довести себя до изнеможения, до того состояния, когда просто физически невозможно думать ни о чем, кроме своей усталости.
Двадцать шесть, двадцать три, двадцать, восемнадцать, шестнадцать, почти без отдыха двенадцать, десять, снова десять, девять, семь, шесть, три…
Наконец он довел себя до такого состояния, когда не мог подтянуться даже единственного раза, а только спина вздрагивала и ослабевшие ладони соскальзывали с турника. Гребной, еще с реки Сережи привезенный волдырь под средним пальцем правой руки лопнул.
Меф сел на бетонное основание турника и внезапно ощутил, как разгоряченную его спину гладят мокрые ладони дождя.
– Даф! Я знаю, что ты вернешься! – негромко, но уверенно сказал он дождю.
Дождь не спорил.
* * *
– Тафна! Что за тетские игры? – строго окликнула Шмыгалка.
Даф оглянулась. Приподняв очки, точно не доверяя им, Эльза Керкинитида разглядывала приказ Троила, бормоча: «Не пойму, что тут!»
Но, видимо, прекрасно понимала, потому что, когда было нужно, зрение у Шмыгалки становилось близким к идеальному. Даже очки и те нужны ей были больше из особого кокетства, которое заставляет некоторых дам намеренно казаться старше и нелепее, как бы выводя себя этим из привычной системы координат.