Он отхлебнул фруктового сока. Жанте не притронулся к кружке холодного виши, которую поставил перед ним официант.
— Но ведь она же оставила письмо…
— Откуда вам это известно?
— Его видела горничная, дежурная по этажу… Один из инспекторов сунул его в карман…
— Кто? Массомбр, тот, что приходил ко мне в контору?
— Не думаю. Какой-то другой. Может быть, инспектор Совгрен.
— Письмо было адресовано мне?
— Сначала я думал, что она написала его мне.
— А теперь?
— Теперь не знаю. Теперь не уверен.
— Так вы что, об этом хотели со мной побеседовать?
Он неуверенно кивнул головой.
— И это все?
— А больше она ничего вам не говорила? Очень она была несчастна со мной?
Господин Бодуэн закурил, не предложив на этот раз папиросы собеседнику, и бросил издали взгляд на часы, стоявшие на стойке бара. Теперь он держался более сухо и напористо.
— Вы что же, не понимали, что она задыхалась от этой вашей так называемой доброты? Позвольте не поверить вам, господин Жанте, что все это вы проделывали без умысла. Вам было необходимо, чтобы она всегда чувствовала себя виноватой, придавленной своим позором, потому что нормальной женщине вам стыдно было бы смотреть в глаза…
Гнев подступал ему к горлу. Он сжимал кулаки, сидя в своем кресле напротив Жанте, который сидел спокойно, чуть ли даже не с улыбкой на лице.
— Вы зачем сюда пожаловали? Может быть, надеялись, что я пожалею вас, что я стану просить прощения за то, что жил с вашей женой? Вы-то ведь ровно ничего ей не давали. А от нее требовали всего. Неужели вы не понимаете, что не может человеческое существо, живая женщина, изо дня в день торчать в четырех стенах, ожидая, что ее повелитель, думающий совсем о другом, соблаговолит милостиво подать ей знак… что он рассеянно погладит ее по головке…
Он остановился, чтобы передохнуть, глаза его были полны презрения.
— И, если уж на то пошло, я думаю, вам даже полезно все это услышать. Мало того, что вы импотент. Вы еще и нравственный урод, вы даже в эту минуту до того собой довольны, что сидите и слушаете меня с блаженным видом. Вам, видите ли, угодно было собственными глазами увидеть мужчину, к которому ваша жена прибегала каждую неделю, потому что ее жажда жизни была сильнее всего, сильнее жалости, сильнее…
— Она говорила это слово — жалость?
— Только что я раскаивался, что пришел сюда. А теперь даже очень рад этому. А то в последнее время я ведь тоже был немного склонен жалеть вас…
Жанте по-прежнему сохранял спокойствие, и удивительное это было зрелище — этот человек, неподвижно сидящий в чужом кресле, среди чуждой ему обстановки, и пристально, невозмутимо смотрящий на другого человека, от которого его отделял целый мир.