А убежищу от караванщиков нужно было только одно – свежее мясо.
Затворники ничего не выращивали и не охотились. Упустили они тот момент, когда можно было учиться охоте на расплодившееся на поверхности города невиданное зверье. Не поспели за стремительно набирающим обороты непостижимым эволюционным процессом, пугающе преобразившим когда-то знакомый мир. А потом, когда продовольственные запасы начали иссякать, учиться стало уже слишком опасно. Казалось бы, парадокс: свежее мясо бегает за воротами, выйди и возьми, зачем заказывать поставки черт знает откуда, да еще отдавать за это ценное барахло? Так вот, пробовали охотиться сами. И не раз. Да только зверье сплошь попадалось или зараженное какой-нибудь болезнетворной дрянью, или фонило радиацией так, что жрать такое – все равно, что добровольно подписать себе смертный приговор.
Многие и поплатились за подобные эксперименты, кто здоровьем, а кто и жизнью.
К счастью, вещевой склад до сих пор был забит, что называется, под завязочку. Имущества, удачно нахапанного с брошенных в округе складов, имелось столько, сколько жители убежища не растратили бы и за полсотни лет. А охотники, способные выслеживать и добывать «чистое» мясо на поверхности, нашлись и без них, убежищу оставалось лишь договориться о взаимовыгодном сотрудничестве, не рискуя своими людьми.
Поляков, забывшись, тяжело вздохнул. Стекло маски сразу же слегка запотело изнутри, впрочем, быстро очистилось. Не холод Сергея беспокоил на самом деле, а то, что предстояло сделать после ухода бродяг. Он знал, что мысли Фионы сейчас сосредоточены на том же. Знал, и на душе у него стоял такой же мрак, как за этим металлическим забором, куда не доставал свет прожекторов. Фи всегда была упряма, и если что-то решила, отговорить уже невозможно. Ей бы пацаном родиться, да угораздило девчонкой. Нередко из-за ее ершистого, неуживчивого характера возникали сложности.
Поначалу, когда Фи об этом заговорила, еще два месяца назад, Поляков от ее слов просто отмахнулся. Почти семнадцать лет, прожитых в убежище, просто так со счетов не спишешь. Эти стены давно стали их домом, а дом всегда тяжело покидать, уходить в неизвестность. Даже когда мрачная беспросветная атмосфера, воцарившаяся внутри надежных ранее стен, теперь пожирает нервы своих жильцов, словно грибковая плесень – выброшенные на помойку объедки. Да и Павел Храмовой – глава бункера и старый друг Полякова, его не поймет. Не пойдет навстречу. Он давно уже запретил уход, понимая, что если люди начнут разбегаться, то убежище протянет недолго. С людьми и так сейчас дефицит. У Храмового имелась теория, что для любого поселения существует некая критическая масса, ниже которой люди начинают быстро деградировать, сначала морально, потом и физически. Зависит, конечно, от многих факторов – не только от количества, но и от «качества» людей, которых волею случая судьба свела вместе. К примеру, скопище отморозков, тех, которые живут лишь сегодняшним днем и удовлетворяют только низменные потребности, но не способны в момент смертельной опасности, рискуя жизнью, прийти на выручку товарищу, – такие выродятся раньше остальных. Исчезнут в бесконечном противостоянии с опасностями окружающего мира, особенно такого гибельного, каким этот мир стал сейчас. Именно это в первые годы после Катаклизма и произошло. Много было банд, зверствовавших на поверхности, выживавших в различных схронах и подвалах за счет мародерства и убийств, да где они сейчас? Канули в небытие. Растворились, словно вода в песке. Но если у человека хоть что-то есть за душой, хоть какие-то моральные и нравственные ориентиры, за которые стоит цепляться, – такой продержится дольше. Продержится и сплотит против общей беды тех, кто слабее духом, поможет выжить и им.