Хомут оглянулся и вполне буднично напомнил:
– Еще не поздно по горлу чиркнуть и все поделить.
Заметив, что Кирпич вконец запыхался, Оспа дал знак мальцу притормозить, и процессия с санками замерла.
– Сучара ты беспонтовая, лишь бы человека сгубить, ничего святого за душой нет! – без особой злости проговорил Оспа, поправляя ремень «Сайги» на плече.
Такие разговоры промеж ним и учеником, а теперь – проверенным напарником, случались часто, поэтому старик давно привык не реагировать сердцем. Хомут хоть и зол на весь мир, уж таким уродился, а дело свое знает и исполняет исправно. И никогда еще не подводил, несмотря на всякие разные разговоры.
– Старый, я как-нибудь без нотаций обойдусь, веришь?
– А что такое «нотации»? – Кирпич вытер взмокшее лицо шапкой, снова напялил ее на макушку и навострил уши, ожидая ответа. Но Хомут уже двинулся дальше, и Оспа, заметив это, негромко подстегнул:
– Шевели палками, малой, все вопросы потом.
– Ну да, всем можно, но только не мне… – с обидой проворчал пацан, двинувшись вслед за Хомутом, который уже сворачивал на очередном перекрестке.
– А у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы старшим перечить. – Оспа снова пристроился в кильватер, мучительно пытаясь вспомнить, где же все-таки видел этого человека, принесенного вичухой в их веселую компанию. Неужто Хомут прав, и он просто обознался?
– А что такое «молоко»? Слышал уже не раз, а никто толком не объяснит. И почему именно на губах? Мазь какая-то, что ли?
Хомут рассмеялся хрипло, с каким-то нервным надрывом, но объяснять ничего не стал. Оспе тоже вопросы о прошлом порядком надоели.
– Поговори еще, леща по роже схлопочешь! Тьфу, и не спрашивай, что такое «лещ»!!!
– Одни ржут, другие командуют, объяснений не дождешься, – хмуро обронил пацан, продолжая изо всех силенок тянуть санки.
Довольно долго двигались молча, изредка останавливаясь для коротких передышек и осмотра местности. Несколько перекрестков, сменив Кирпича, Оспа протащил санки сам, затем малому пришлось потрудиться снова.
Вид мертвого города всегда навевал на старого следопыта глухую тоску, и все-таки без поверхности он не мог. Не мог, как эти кроты, зарывшиеся в метро, постоянно сидеть под землей: там ему было еще хуже, а здесь, на поверхности – лишний глоток свежего воздуха возвращал к жизни, придавал былых сил. Настоящий мир сталкера по-прежнему оставался здесь, а не внизу. Пусть другие теперь считают тот ад в туннелях родным домом, но только не он. И когда наступит время умирать – он постарается оказаться под небом. Это Оспа, хоть и не торопился на тот свет, для себя решил давно и твердо.