— Падай на четвереньки! Надо карабкаться, выползать! — и подала пример, хватаясь за донные камни руками.
Рожденный летать Волков не пожелал ползать, сражался с волнами стоя. А когда мы достигли тверди, долго не мог отдышаться, грудь ходила ходуном, трясся крупной дрожью от холода и перевозбуждения. Я растирала великолепие его тела, покрывшегося пупырышками, своим скомканным сарафаном, тискала и зацеловывала, шалела от восторга.
— Сереженька, ну почему ты у меня такой безбашенный? — спросила, пятерней зачесывая назад его просоленные, насквозь мокрые, буйные кудри.
Глаза у него были совершенно сумасшедшими, горели ярче фонарей. Хлебнув неразбавленного вина из горлышка бутыли, выдал:
— Кто не рискует, тот не пьет!.. Мужик и должен быть безбашенным!.. Я загадал, Катрин, если выплыву, то поймаю удачу за хвост. Эх, девочка моя, я такое задумал…
— Что?! Что ты задумал? — встревожилась я.
— Дельце на миллион долларов, — рассмеялся Волк, сбивая с толку, и громко чихнул: — О, не звезжу, правду говорю!
Выяснения того, правду он говорил или шутил, оказались неуместны и невозможны. Серега распростер меня на прибрежной гальке и оседлал, как недавно строптивую волну.
— Люблю! Люблю! Люблю тебя, — задыхаясь, шептала я.
— И я люблю, — отзывался он с хрипотцой, проникая в меня до самых глубин, до самого бешено колотившегося сердца и отключившегося рассудка.
Наша несокрушимо-монолитная соединенность была вызовом стихии. Никакие бури и шторма не в силах разлучить нас!.. Мы разъединяли губы лишь на короткий миг, только для того, чтобы глотнуть вина, а когда оно кончилось, пили друг друга. Мне казалось, это будет длиться вечно, всегда. Always, forever! — пусть не кончается эта ночь, пусть шторм безумствует, ветер усиливается, пусть весь город спит, пока мы творим любовь.
Однако ночь прошла. Ветер улегся. Море успокоилось, и небо прояснилось, а галька на пляже остыла. Солнечный свет раздражал, резал воспаленные глаза. В горле пересохло, вкус во рту был гораздо гаже, чем от горько-соленой воды.
Какой там монастырь? Я еле доплелась до номера в отеле!.. Качало, мутило, разжиженные мозги истязали каленые клещи жесточайшего похмелья. Будь проклят мерзкий шмурдогон! Чем дальше, тем больше он давал о себе знать. Силилась уснуть, но совсем не могла забыться, тошнило непрерывно, и к полудню меня вывернуло наизнанку, наверное, раз десять, до желто-зеленой желчи. Даже вещи толком собрать не сумела: забытый купальник остался висеть на змеевике батареи в ванной комнате, сарафан — на веревке в лоджии, сланцы и другие мелочи, сунутые под кровать в номере, там и остались. И Серый Волк неведомо куда запропастился: почему-то не пришел прощаться. Возможно, считал, что долгие проводы — лишние слезы… Но я-то так не думала! Трижды бегала в сувенирную лавку Панайотиса, да все напрасно — грек лишь вздымал кустистые брови, разводил руками и делал красноречивый жест, будто отвинчивает Сережке беспечную башку. Напоследок грек расщедрился, сунул мне одну из своих гипсовых статуэток — изваяние какой-то бабы в тунике, с голубем в протянутой длани. Может, тем самым он напророчил мне грядущую идиллию с Азизом?..